«Кто же она, — скажете вы, — если не мадам де Пей. Вот перед вами ответ! Недавно у наших берегов потерпел крушение корабль, на котором следовала в Канаду благородная дама с группой женщин и девушек, предназначенных в жены колонистам. Именно она является этим опасным существом, исчадием ада, заброшенным в наши края на наше несчастье и погибель.

Ее имя вам знакомо.

Это герцогиня де Модрибур.

Мне известно, что уже многие годы вы являетесь ее духовником, говорят даже, что она ваша дальняя родственница. Ходят слухи, что вы побудили ее отправиться в Новую Францию и поставить ее огромные богатства на службу нашему делу обращения туземцев и распространения святейшей католической веры.

Я с удивлением обнаружил ее в наших местах и очень быстро раскрыл исходящую от нее опасность совращения добрых христиан. Однако она призналась мне, что получила от вас поручение наказать ваших личных врагов

— графа и графиню де Пейрак — за их гордыню и дерзость, что находится здесь по вашему приказу с богоугодной миссией, в которой я обязан ее поддерживать…» «Что?! Что такое? Вот так новость!» — воскликнула Анжелика вне себя от изумления. И тут же услышала, что кто-то барабанит в дверь, и, видимо, довольно давно. Она сложила письмо и спрятала его за корсаж. Почти машинально она открыла дверь и окинула отсутствующим взглядом маркиза де Виль д'Авре, который, онемев от беспокойства за нее, только размахивал руками. Он чем-то напоминал забывшего роль кукольного паяца.

— Вы что, потеряли сознание или затеяли со мной игру, от которой я чуть не умер со страха, — выдавил он наконец, — я чуть не разнес в куски вашу дверь…

— Я просто спала, — ответила Анжелика. Она не решилась сразу же рассказать ему о вновь обретенном письме. Поразившее ее открытие о возможном сговоре между отцом д'Оржевалем, стремившимся во что бы то ни стало устранить их, и коварной знатной дамой, прибывшей из Европы якобы с благотворительными целями, бросало новый свет на роль герцогини и на случай, который привел ее в окрестности Голдсборо…

Виль д'Авре вошел в дом с двумя своими людьми, которые внесли караибский гамак и начали его подвешивать к балкам.

— Меня поместили в какой-то камбуз, — объяснил он, — там и повернуться негде, не говоря уже о том, чтобы повесить гамак. Я решил немного поспать у вас. И вообще нам не следует слишком часто разлучаться.

Анжелика оставила маркиза устраиваться, а сама отправилась искать Кантора… Здесь все было как и в Порт-Руаяле. Казалось, все живут самой обычной жизнью, жизнью французского прибрежного поселения в самом конце лета. Рыбаки-сезонники и индейцы привозили меха, несколько ферм разместилось у леса, беспрерывный людской водоворот: одни приезжали, привозя с собой кучу новостей, и опять уезжали, другие располагались лагерем в ожидании корабля, каждый мог отправиться в Европу или в Квебек. Шла бойкая торговля, люди встречались, строили всяческие планы и проекты, в середине дня всех валил сон, а к вечеру, наоборот, чувствовалось слегка наигранное оживление в стремлении забыть о разлуке с близкими, об опасностях дикого континента.

На берегу разжигали костры, дымились трубки.

Никола Пари пригласил всех отужинать, и где-то в темноте звучали заунывные звуки бретонской волынки. Поздно ночью можно было слышать, как подвыпившие матросы возвращались из индейской деревни.

Казалось, добрые люди объединялись, связанные трудным бытием отверженных.

Как и в Порт-Руаяле, у Анжелики возникло ощущение оторванности от своих, особенно острое потому, что мучительный для нее секрет она никому не могла открыть. Иногда ей казалось, что она бредит, но письмо отца иезуита, спрятанное у нее за корсажем, как бы напоминало о себе странными и очень категоричными утверждениями: «Дьяволица, изощренная во зле.., ее, имя вам знакомо.., это герцогиня де Модрибур.., призналась, что получила от вас поручение…» Отец д'Оржеваль поручил Амбруазине войти в доверие к графу и графине де Пейрак и сорвать замыслы этих опасных покорителей берегов Акадии, обосновавшихся в Голдсборо… Но ведь не из-за нее Анжелика заблудилась в Хоусноке, не герцогиня направила ее на остров Старого Корабля. Значит? У нее есть сообщники. И Анжелика принялась лихорадочно перебирать детали, подтверждавшие ее догадку о том, что Амбруазина действовала не одна, что она была лишь душой и вдохновительницей обширного заговора с целью раздавить покончить с ними раз и навсегда. Тогда пришлось бы попустить, что все или почти все, происшедшее в то проклятое лето, было умышленно подготовлено ради достижения этой цели, даже крушение «Единорога» у берегов Голдсборо. Но это же нелепо! Ведь Амбруазина была на борту корабля и при всем ее необузданном нраве не могла согласиться на такой риск… Королевские невесты тоже не дали бы себя обмануть… Нельзя забывать, что во время кораблекрушения несчастные спаслись лишь чудом, что часть экипажа была перебита, а многие утонули…

Кому же из экипажа удалось спастись? Юнге и капитану. Жоб Симон был первым, кто прямо заявил о покушении, о том, что разбойники заманили корабль на рифы и прикончили матросов дубинками… Его отчаяние, связанное с потерей корабля, было безусловно искренним. Но в его поведении была одна труднообъяснимая деталь. Этот опытный капитан не мог оказаться во Французском заливе, направляясь в Квебек. Не сошел ли он тоже с ума? Анжелика не раз задавала себе этот вопрос, глядя издали, как он идет по поселку, размахивая длинными руками, растерзанный и сгорбленный, наклонившись вперед, будто разыскивая что-то безнадежно утерянное, изредка встряхивая низко опущенной головой. Да и другие потерпевшие были, казалось, слишком потрясены этим несчастьем. И было бы не правдой утверждать, в этом она убедилась недавно, что внешне у них было все безмятежно и спокойно. Все говорило как раз об обратном: заплаканные глаза, полные растерянности, подозрительности или страха, обострившиеся черты лиц, горькие складки у губ, молчаливость и подозрительность, глухая враждебность по отношению к ней, выражавшаяся в том, что при ее появлении люди либо поворачивались спиной, либо, напротив, провожали ее пристальными взглядами.

Она обежала из конца в конец весь поселок, остро чувствуя установившуюся там атмосферу, но и безразличная к ней, поскольку мысли ее были заняты другой, несравненно более мучительной проблемой. Она не могла найти Кантора. Пройдя вдоль самого берега, она снова поднялась в поселок. Дома в нем были расположены вокруг небольшой площади, с которой открывался вид на широкий участок моря, уходившего за горизонт. Приставив руку козырьком ко лбу, Анжелика замерла в боязливой надежде увидеть на сверкающей золотыми блестками глади моря, казалось, уже тронутого оттенками осени, далекий парус, направляющийся к входу в залив. Но горизонт был пуст.

Обернувшись, она увидела у себя за спиной Амбруазину, Глаза герцогини гневно сверкали.

— Вы позволили себе рыться в моих вещах, — сказала он с металлическими нотками в дрожащем от бешенства голосе. — Браво! Не слишком-то вас душат укоры совести.

Анжелика пожала плечами.

— Укоры совести? С вами?.. Вы шутите. По тому, как задрожали от гнева ноздри тонкого носа молодой вдовы, она поняла, что обманула ее надежды. Выбирая свои жертвы из числа благовоспитанных и великодушных людей, расположенных видеть в окружающих самое лучшее, герцогиня как раз и рассчитывала на их врожденную деликатность и воспитанность, безнаказанно обманывая их, строя свои происки на их неспособности прибегать к тем же подлым способам защиты, какие она использовала для нападения: к лжи, клевете, неразборчивости в средствах…

Но она начала уже понимать, что в лице Анжелики встретила соперницу, которую не испугать угрозой забрызгать грязью.

— Вы взяли это письмо, не так ли?

— Какое письмо?

— Письмо иезуита, отца де Вернона? Анжелика молча посмотрела на нее, как бы стараясь выиграть время для обдумывания ответа.

— Вы хотите сказать, что владели этим письмом? Как оно могло к вам попасть? Значит, вы не отступаете ни перед чем. Вы подослали убийц к мальчику, который принес мне его, не так ли? Ваши сообщники убили его по вашему наущению? Сейчас я вспоминаю: он так просил выслушать его. Он