ходом событий и, догадываюсь, именно из-за моего незнания этого дела и, можно сказать, из-за безразличия к нему, что определяло мою беспристрастность, непредвзятость и большую свободу в принятии решений, вы и поручили мне, «не сняв сапог», по прибытии моего парусника в воды Акадии проверить на месте ваши выводы и представить вам подробный доклад не только о реальном политическом значении происходящих в Голдсборо событий, но и о мистической сущности столкнувшихся там противников. Вы посоветовали мне отправиться в Голдсборо, лично встретиться с их участниками и прощупать их в деле, а составив свое мнение, сообщить о нем вам без прикрас и со всеми подробностями.

И вот сегодня вечером я снова в Голдсборо, куда я прибыл после нескольких недель расспросов и строгого расследования, моля Святой Дух просветить меня и направить на путь истины. Я пишу отчет и подтверждаю вам, отец мой, что — увы — предостережения свыше и ваши собственные опасения вас не обманули. Дьяволица в Голдсборо. Я ее видел. Я даже общался с ней. Я содрогался, когда встречался глазами с ее взглядом, в котором мелькали быстрые огоньки ненависти. Вам знаком тонкий и поистине сверхъестественный инстинкт этих созданий при встрече с нами, воинами Христа, на которых возложена задача их выявления и которые обладают необходимыми для этого средствами.

После всего сказанного я обязан, дорогой мой отец, провести нечто вроде воссоздания ситуации, к восприятию которой я не чувствую вас готовым и посему опасаюсь, что, получив мое послание со всей его суровой правдивостью, вы захотите отринуть его как результат мимолетного заблуждения…»

— Ох, уж эти мне иезуиты с их многословием! — воскликнула, потеряв терпение, Анжелика.

Она с трудом удерживала себя от соблазна пропустить несколько строк и перевернуть, не прочитав, несколько страниц, чтобы поскорее добраться до выводов. Сердце ее учащенно билось.

Он потерял меру, этот Мэуин, со своей красноречивой сверхосторожностью… Но ведь он не мог знать, что Амбруазина и ее свита должны были вот-вот вернуться с мессы, что она обязательно заметит развороченные при обыске вещи и пропажу хранившегося у нее письма.

Анжелика взяла себя в руки. Она должна прочесть письмо полностью, не пропустив ни единого слова, поскольку все в нем было исключительно важно, во все должна быть внесена полная ясность. И ей, несмотря ни на что, были понятны разглагольствования иезуита, ведь на его долю выпала трудная задача раскрыть дьявольскую мистификацию, обосновать необходимость пересмотра внешне бесспорных выводов, а ведь даже человека высокого ума трудно убедить в том, что его ввели в заблуждение собственные страсти, оправданные, по его мнению, высшим благом. И она чувствовала, что эту линию и вел отец де Верной по отношению к своему собеседнику, замечательному и грозному отцу д'Оржевалю, непримиримому противнику их всех, и в первую очередь ее, Анжелики, — присутствие которого в этом диалоге она постоянно чувствовала, так как именно к нему обращался Мэуин, тогда как его перо, неподкупное и осторожное, бегало по бумаге. Он явно имел в виду некоторые черты своего патрона, когда высказывал опасения, что, получив его суровое свидетельство, он может «отринуть его как результат мимолетного заблуждения, связанного с человеческой слабостью, жертвой которой может однажды стать каждый».

«Поэтому я прошу вас, мой дорогой отец, — продолжал он, — вспомнить о том, в какой мере я всегда стремился проявлять чувство справедливости при выполнении поручаемых мне в течение ряда лет заданий как среди ирокезов, так и в Новой Англии, как при правительстве Квебека, так и в Версале и в Лондоне.

Осуждая крайности, восторженность и предрасположенность, я всегда старался подавать факты в их реальном контексте, опираясь лишь на собственные наблюдения, да на помощь, я еще раз повторяю. Святого Духа, к которому я ежедневно обращаю молитвы с просьбой открыть истину.

Таким образом, я назову вам сегодня имя той, которая кажется мне орудием Сатаны среди нас, ясно осознавая, что мой единственный долг перед вами состоит в том, чтобы представить вам голую бесспорную правду, ведь именно такая правда вам нужна. Для меня она абсолютно очевидна, хотя я и понимаю, каким потрясением станут для вас мои выводы. Для начала остановлюсь на возможных ваших сомнениях. Я знаю, что вы ждете знакомое вам имя.. Однако я назову вам не его.

Когда вы передали мне инструкции относительно этого нового задания, вы рекомендовали мне попытаться найти мадам де Пейрак, которая ускользнула от вас в Невееванике и отправилась, по вашим расчетам, в сторону Каско. Я понимал, что вы убеждены в виновности жены того, кто стал хозяином Голдсборо и доброй части других земель Акадии — от Верхнего Кеннебека до Мон-Дезера.

Все в мадам де Пейрак — красота, обаяние, ум, обворожительная внешность — соответствовало признакам, отличавшим ту, пагубного влияния которой на вашу паству вы опасались. Я и сам склонялся к тому же мнению и не без любопытства, признаюсь вам в этом, ждал встречи с этой женщиной, чтобы понаблюдать за ней вблизи и достаточно долго. При помощи случая и нескольких сообщников я нашел ее довольно быстро и взял к себе на борт. В течение нескольких дней нашего плавания мне было несложно составить о ней свое мнение. Одинокий корабль в море — это такое закрытое пространство, где его обитателям невозможно что-то изображать и не показать себя в истинном свете. Рано или поздно сверкнет молния, освещая всю глубину души каждого.

Мадам де Пейрак предстала предо мной конечно же женщиной необычной, но живой, неиспорченной, смелой, независимой без рисовки, умной без кичливости. Ее жесты и поступки отличались странной и подкупающей свободой. Однако побуждения, которыми они диктовались, выражали лишь естественное желание жить по своим вкусам и в согласии со своим темпераментом, дружелюбным, веселым и деятельным.

Это помогло мне понять, как сумела она завоевать преданность дикарей, и среди них ирокеза Уттаке, с которым, казалось, вообще нельзя договориться, и в особенности наррангасета Пиксарета, от капризов которого вы натерпелись в ходе вашей военной кампании. В этих необычных привязанностях я не вижу ни колдовства, ни извращенности. Мадам де Пейрак привлекает индейцев своим живым характером, их поражает, что эта женщина прекрасно владеет оружием, разбирается в травах, а ее рассуждения о высоких материях по глубине фантазии и изощренности ни в чем не уступают вычурным построениям индейцев, которые нам хорошо известны.

Тот факт, что она говорит уже на нескольких индейских языках, а также довольно сносно по- английски и по-арабски, показался мне в данном случае не признаком ее демонизма, как можно было подумать, а лишь проявлением одаренного в этой области ума, заинтересованного в общении с себе подобными, стремящегося к знаниям и не жалеющего для этого сил. Надо признать, что мало кто из женщин проявляет такую склонность из-за лености ума, присущего их полу, а также из-за слишком большого количества житейских забот, лежащих на их плечах.

Подводя итог, замечу, что она действительно человек незаурядный, но это не дает никаких оснований зачислять ее в лагерь противников добра и целомудрия.

Прибыв в Пентагует, я не счел нужным задерживать ее и дал ей возможность вернуться в Голдсборо, а через неделю прибыл туда и сам. Тогда-то я и встретил Дьяволицу…»

Анжелика закрыла на минуту глаза, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце, и перевернула последнюю страницу многословного послания. Она была так поглощена содержанием письма, настолько отвлеклась от своих сегодняшних забот, что забывала временами о том, что именно о ней говорил отец де Верной в этих строках, где, как дуновение ветерка, чувствовалась любовь к ней.

Что-то неуверенное и неоформленное, но глубокое и нежное как признание слышалось в этом голосе, звучащем из могилы. Она была потрясена этим открытием, породившим в душе ее чувство горячей признательности.

— О, Джек Мэуин! О, мой бедный друг! — прошептала она.

Она не имела права сомневаться в нем. Это было бы бесчестно. И была жестоко наказана сегодняшними угрызениями совести. В тот день, пробегая первые строчки письма, она испугалась, что за ними последуют слишком страшные выводы. Она поддалась волнению, испугалась. И этого колебания, этой слабости, длившейся какое-то мгновение, ничтожный отрезок времени, хватило для того, чтобы решился вопрос жизни и смерти невинного мальчика, маленького посланца умершего монаха, как и вопрос о победе дьяволицы над преследовавшим ее по пятам праведным судьей, разоблачившим ее именно в этом письме, которое Анжелика побоялась прочитать до конца, дрогнула, опасаясь найти там свое осуждение.

Жоффрей любил повторять: «Бояться не нужно никогда.., и ничего».

Сегодня драма завершалась, о чем свидетельствовали строчки последней странички.