не более 188 см и дипломом бакалавра. Вначале было отобрано 508 человек. Анализы, проверки, психологические и технические тесты, наконец, просто непомерная тяжесть всевозможных испытаний сжимали эту группу, словно шагреневую кожу. К апрелю 1959 года был наконец сформирован первый отряд астронавтов из семи человек: Алан Шепард, Вирджил Гриссом, Джон Гленн, Скотт Карпентер, Уолтер Ширра, Дональд Слейтон, Гордон Купер. Только одному из них было суждено ступить на Луну, но мечтали об этом все уже тогда.
Интересно отметить такую деталь, безусловно, характеризующую нетерпение НАСА. Набор астронавтов начался до того, как был создан космический корабль и отработан его носитель.
В Советском Союзе директива Главного штаба ВВС о формировании отряда космонавтов была разослана в январе 1960 года, и лишь 14 марта 1960 года, то есть примерно через год после отбора американцев, первая группа советских кандидатов в космонавты начала занятия. К этому времени существовал хорошо отработанный и многократно проверенный ракетоноситель, а с апреля космонавты уже тренировались в реальном корабле «Восток».
Однако даже в дни самой жестокой спешки с «Меркурием» лунная программа не забывалась. В маленьком городке Пасадена на окраине Лос-Анджелеса полным ходом шли работы над автоматическими разведчиками Луны - «Рейнджерами» и «Сервейерами». В Хантсвилле форсировали «Сатурн». Вернер фон Браун свидетельствует: «В сентябре 1959 года (наши вымпелы уже на Луне. - Я.Г.) министерство обороны и НАСА провели сравнительное изучение мощных ускорителей, в результате чего система «Сатурн» была признана наиболее перспективным средством, способным обеспечить для США возможность посылки в космос тяжелых кораблей в возможно более короткий срок. В октябре 1959 года президент США объявил о своем намерении передать выполнение работ по программе «Сатурн» органам НАСА. Проект «Сатурн С-1» был одобрен 18 января 1960 года, и за ним был признан «высший приоритет3 в стране».
Итак, «Сатурн» получил, как у нас говорят, «зеленую улицу». Эта улица превратилась в автостраду 12 апреля 1961 года.
Полет Юрия Гагарина все расставил по местам. Над землей летали уже целые эскадрильи «Эксплореров», «Пионеров», «Дискавери», «Мидасов», «Транзитов», «Курьеров», «Самосов», «Эхо». При всем разнообразии и объективной ценности их научных программ с политической и идеологической точек зрения, все они, вместе взятые, не шли ни в какое сравнение со 108 минутами полета Гагарина. Открылась новая, заатмосферная страница истории человечества.
И опять, как и со спутником, поначалу наделали конфузливых глупостей, опять говорили о «фокусах» и «магнитофоне на орбите» - никто этого даже слушать не хотел. Рассказывать о реакции правительственных и военных кругов на полет Гагарина значит повторять все сказанное о первом спутнике, только более громким и взволнованным голосом. «Давление быстро нарастает, представители государственного департамента опасаются международных последствий полета Гагарина, - писала «Уолл- стрит джорнэл». - Гневные голоса раздаются в конгрессе... Позиция президента может подвергнуться изменению в ближайшее же время».
Здесь надо оговориться: имелся в виду другой президент. В своих мемуарах Эйзенхауэр пишет с трогательным недоумением, поверить в которое, однако, трудно: «Я не знал тогда, что спутник придаст окраску событиям следующих лет, включая выборы 1960 года». Не думаю, чтобы такой опытный политик, как Эйзенхауэр, не понимал, что яростная волна критики, которая обрушилась на него в «послеспутниковое время», не повлияла на ход предвыборной кампании.
Сменивший его Джон Кеннеди сразу почувствовал слабое звено в цепи Эйзенхауэр - Никсон, он понимал, что отставание США в космосе - сильный козырь в борьбе с республиканцами, и открыто связывал космонавтику со своим будущим курсом. В одной из своих предвыборных речей Кеннеди говорит о народах мира, которые «были свидетелями того, что Советский Союз первым проник в космос. Его спутники первыми облетели вокруг Луны и вокруг Солнца. Они сделали вывод, что Советский Союз идет в гору, а мы топчемся на месте. Я считаю, что нам пора изменять это мнение». Бывший советник Кеннеди Теодор Соренсен пишет: «Президент был более своих советников убежден, что второстепенные, второразрядные усилия в космосе не отвечают безопасности его страны, не соответствуют ее роли в качестве мирового лидера...»
Космос стоял в первых строчках программы молодого президента. В отличие от Эйзенхауэра октября 1957 года, Кеннеди апреля 1961-го не растерялся. Уже 22 апреля - через десять дней после старта Гагарина - он подтверждает в беседе с журналистами, что поручил вице-президенту изучить, как и когда США могут обогнать Советский Союз. Через три дня он вновь обещает «форсировать наши усилия». Он очень остро чувствовал необходимость именно сейчас, сию минуту отыскать ту самую, объединяющую всю нацию «общеамериканскую идею», о которой говорил в 1957 году Липпман. Сверхрывок, сверхскачок, сверхзадача - называйте это как хотите, но непременно «сверх». Долгие часы проводит президент с экспертами НАСА, пытаясь уяснить для себя суть пяти четко обозначенных им вопросов:
1. Как (совершенно объективно!) обстоят дела с американской космонавтикой?
2. Каковы возможности американских ракет?
3. Можно ли назвать прилагаемые усилия максимальными?
4. Что надо сделать, чтобы полететь на Луну?
5. Существует ли и может ли существовать некая другая программа, в которой США могут надеяться взять первенство?
Увы, ничего, кроме Луны, не просматривалось. В те дни, когда вся Америка радовалась счастливому возвращению Алана Шепарда, совершившего 5 мая 1961 года 15-минутный суборбитальный полет в капсуле «Меркурия», глава НАСА Джеймс Уэбб вместе с министром обороны Макнамарой заканчивали разработку последнего варианта плана высадки человека на Луну. 8 мая они передали все бумаги вице-президенту Джонсону, а тот положил их перед Кеннеди. Да, это было как раз то, что хотел президент. Кеннеди еще раз убедился, как правильно он сделал, заменив в НАСА Кейта Гленнана Джеймсом Уэббом...
Если в Советском Союзе к руководству самыми ответственными космическими программами были привлечены люди, отдавшие ракетной технике многие годы жизни - крупнейшие ученые и инженеры, такие, как С.П.Королев, В.П.Глушко, М.К.Янгель, В.Н.Челомей и другие, то в Соединенных Штатах во главе НАСА стояли обычно крупные администраторы, люди с большими организаторскими способностями и широкими связями в деловом мире, для которых было вовсе не обязательным знание технических тонкостей. Именно таким человеком был Джеймс Уэбб, в течение восьми лет руководивший американской космонавтикой, и это был, пожалуй, самый интересный период ее истории. Уэбб, которому к моменту назначения в НАСА было 54 года, не хотел заниматься космонавтикой, у него не было даже элементарного инженерного образования, но на его кандидатуре упорно настаивал президент, он считал его административным гением.
Уэбб, как говорится, попал «с корабля на бал». Как вспоминает его помощник Роберт Симменс, в конце апреля - начале мая 1961 года в конгрессе США было заслушано несколько «весьма эмоциональных» докладов, посвященных состоянию космических дел. Конгрессменов более всего интересовали гарантии того, что американцы будут первыми на Луне. Никто таких гарантий дать не мог. Более того - никто не мог с какой-либо степенью точности назвать дату возможной высадки на Луну, даже приблизительно. Ни технические возможности, ни перспективы научных открытий, ни даже схема подобного полета никого абсолютно не интересовали, всех интересовал только срок. Собственно, и срок сам по себе тоже никого не интересовал, все хотели узнать лишь тот минимальный отрезок времени, который обеспечивал максимальные шансы оказаться впереди. На Уэбба наседали весьма жестко, но именно потому, что, будучи человеком деловым и расчетливым, он, оберегая свою репутацию, и не мог ничего сказать. Труд рассеять эту атмосферу неопределенности взял на себя Кеннеди.
По традиции президент обращается раз в год (обычно в январе) к сенату и палате представителей с так называемым «Посланием о положении страны», иными словами - политическим отчетом с программой будущих действий. Кеннеди поломал традицию, выступив 25 мая 1961 года со «Вторым посланием о положении страны». Уже один этот факт говорит о том, сколь важной представлялась ему стремительная реакция на гагаринский полет, демонстрирующая его политическую активность. Это была одна из самых эмоциональных речей Кеннеди.
