— Майтанет знает об этом?

Пройас скривился.

— Узнает.

И внезапно Ахкеймион все понял.

— Ты поступаешь вопреки его приказу. Майтанет запретил подобные вылазки!

Ахкеймион с трудом скрывал свое ликование. Если Пройас решился поступить наперекор своему шрайе…

— Мне не нравится, как ты себя ведешь! — отрезал Пройас — Какое тебе дело…

Тут он осекся, как будто его тоже вдруг осенило.

— Это и есть та вероятность, которую ты предлагаешь мне рассмотреть? — осведомился он. В голосе его звучали изумление и гнев. — Что Майтанет… — Он внезапно угрюмо расхохотался. — Что Майтанет в сговоре с Консультом?

— Всего лишь вероятность, как я уже сказал, — ответил Ахкеймион ровным тоном.

— Ахкеймион, я не стану тебя оскорблять. Мне известна миссия Завета. Мне известны одинокие кошмары твоих ночей. Вы все живете внутри тех мифов, которые мы позабыли еще в детстве. Как можно не уважать такое? Однако не путай те разногласия, которые могли возникнуть у меня с Майтанетом, и почтение и преданность, которые я питаю к Святейшему Шрайе. То, что ты говоришь — «вероятность», которую ты мне предлагаешь рассмотреть, — это богохульство. Понимаешь?

— Понимаю. Более чем.

— Есть ли у тебя что-то большее? Что-то помимо твоих кошмаров?

У Ахкеймиона было что-то большее, потому что у него было нечто меньшее. У него был Инрау. Он облизнул губы.

— В Сумне убит наш агент… — он сглотнул, — мой агент.

— Приставленный, несомненно, шпионить за Майтанетом…

Пройас вздохнул, печально покачал головой, как бы заставляя себя произнести жестокие слова.

— Скажи мне, Ахкеймион, какая кара назначена соглядатаям в Тысяче Храмов?

Колдун моргнул.

— Смерть.

— И что? — взорвался Пройас. — И с этим ты явился ко мне? Одного из твоих шпионов казнили — за шпионаж! — и из-за этого ты заподозрил, будто Майтанет — величайший шрайя за много поколений! — в сговоре с Консультом? Только на этом основании? Поверь мне, адепт, если с агентом Завета что-то случается, это вовсе не означает…

— Дело не только в этом! — возразил Ахкеймион.

— Ну-ка, ну-ка! А в чем еще? Какой-нибудь пьяница нашептал тебе какую-то жуткую байку?

— В тот день в Сумне, когда я видел, как ты целовал колено Майтанета…

— Слушай, вот про это не надо, ладно? Ты просто не понимаешь, насколько неуместно…

— Он увидел меня, Пройас! Он узнал во мне колдуна!

Пройас умолк — но ненадолго.

— И ты думаешь, я этого не знаю? Я там был, Акка! Ну да, он, как и другие великие шрайи, обладает даром видеть Немногих. И что с того?

Ахкеймион был ошарашен. Он не нашелся, что ответить.

— И что с того? — повторил Пройас. — Это означает лишь, что он в отличие от тебя избрал путь праведности, не так ли?

— Но…

— Что — «но»?

— Сны… Они так усилились в последнее время.

— А-а, снова о кошмарах…

— Что-то происходит, Пройас. Я это знаю. Я чувствую!

Пройас фыркнул.

— Вот мы и дошли до главной помехи, верно, Ахкеймион?

Ахкеймион мог лишь растерянно смотреть на него. Было что-то еще, что-то, о чем он позабыл… И когда он успел сделаться таким старым дураком?

— Помехи? — выдавил он. — Какие помехи?

— Разницы между тем, что ты знаешь, и тем, что чувствуешь. Между знанием и верой.

Пройас схватил свою чашу и осушил ее залпом, словно наказывая вино.

— Знаешь, я помню, как спросил тебя про Бога, много лет тому назад. Помнишь, что ты ответил?

Ахкеймион покачал головой.

— «Я слышал немало слухов о нем, — ответил ты, — но сам я с этим человеком никогда не встречался». Помнишь? Помнишь, как я прыгал и смеялся?

Ахкеймион кивнул и слабо улыбнулся.

— Ты повторял это в течение нескольких недель. Твоя мать была в ярости. Меня бы тогда прогнали, если бы не Ксин…

— Этот чертов Ксинем все время тебя защищал, — сказал Пройас, с усмешкой глядя на маршала. — А ты знаешь, что если бы не он, у тебя, пожалуй, и друзей бы не было?

Ахкеймиону вдруг сдавило горло, и он не смог ответить. В глазах защипало, он заморгал.

«Нет! Только не здесь!»

Маршал с принцем уставились на него. Лица у них были одновременно смущенные и озабоченные.

— Как бы то ни было, — продолжал Пройас уже менее уверенно, — я хочу сказать вот что: то, что ты тогда говорил о моем Боге, можно сказать и о твоем Консульте. Все, что тебе известно, — это лишь слухи, Ахкеймион. Вера. Ты на самом деле ничего не знаешь о том, что говоришь.

— Что ты хочешь сказать?

Голос Пройаса сделался тверже.

— Вера есть истина страсти, Ахкеймион, но ни одну страсть нельзя назвать более истинной, чем другая. А это значит, что ты не можешь назвать ни одной вероятности, которую я приму всерьез, ни один из твоих страхов не будет истиннее моего благоговения. У нас просто нет общей основы для разговора.

— Тогда я прошу прощения… И не будем больше говорить об этом! Я не хотел задеть…

— Я знаю, что это уязвит тебя, — перебил его Пройас, — но я вынужден это сказать. Ты нечестивец, Ахкеймион. Нечистый. Само твое присутствие есть преступление против Него. Оскорбление. И как бы я ни любил тебя когда-то, моего Господа я люблю больше. Гораздо больше.

Ксинем не выдержал.

— Но ведь…

Пройас поднял руку, заставив маршала умолкнуть. Глаза его горели пылким рвением.

— Душа Ксина — это его душа. Пусть делает с ней что хочет. Но от себя, Ахкеймион, я скажу вот что: я больше не желаю тебя видеть. Никогда. Ты понял?

«Нет».

Ахкеймион взглянул сперва на Ксинема, потом снова на Нерсея Пройаса.

«Нет нужды быть таким…» ; — Да будет так, — сказал он.

Он резко встал, стараясь стереть с лица обиженную гримасу. Нагревшиеся от очага складки его платья обожгли его там, где коснулись кожи.

— Я прошу лишь об одном, — отрывисто сказал он. — Вы знаете Майтанета. Быть может, вы — единственный, кому он доверяет. Просто спросите его о молодом жреце, Паро Инрау, который спрыгнул с галереи в Хагерне пару месяцев тому назад. Спросите, правда ли это, что Инрау убили его люди. Спросите, было ли им известно, что этот юноша — шпион.

Пройас смотрел на него пустым взглядом человека, готового обратиться к ненависти.

— Чего ради я должен это делать, Ахкеймион?