— И за ее пределами тоже. Ахкеймион, если ты собираешься критиковать мою тактику, настоятельно советую: не делай этого.

— Мой принц, что колдун может знать о тактике?

— Как по мне, так чересчур много. Но, с другой стороны, нынче все и каждый считают себя великими специалистами по части тактики. Верно, маршал?

Ксинем виновато взглянул на Ахкеймиона.

— Ваша тактика безупречна, Пройас. Меня больше беспокоит вопрос о несоблюдении приличий…

— Ну, а что нам жрать прикажете? Молитвенные коврики?

— Император затворил свои амбары, только когда вы и прочие Великие Имена взялись за грабеж.

— Да ведь то, что он нам давал, — это жалкие крохи, Ксин! Ровно столько, чтобы солдаты не подняли бунта. Ровно столько, чтобы управлять нами! И ни зернышка больше.

— И тем не менее грабить айнрити… Пройас насупился и замахал руками.

— Довольно, довольно! Ты всегда так отвечаешь, когда я это говорю, снова и снова. Я уж лучше Ахкеймиона послушаю! Понял, Ксин? Вот до чего ты меня довел!

По серьезному взгляду Ксинема Ахкеймион понял, что Пройас отнюдь не шутит.

«Так переменился… Что же с ним случилось?» Но едва подумав об этом, Ахкеймион тут же нашел ответ. Пройасу, как и всем людям, стремящимся к высокой цели, приходилось то и дело изменять своим принципам, и он страдал от этого. Ни одного триумфа без угрызений совести. Ни одной передышки без осады. Компромисс за компромиссом, и вот уже вся жизнь кажется сплошным поражением. Этот недуг был хорошо знаком всем адептам Завета.

— Ахкеймион… — окликнул Пройас, видя, что адепт молчит. — У меня тут целый кочевой народ, который надо кормить, целая армия разбойников, которых надо приструнить, и император, которого надо перехитрить. Так что давай забудем про тонкости джнана. Просто скажи, чего ты хотел.

На лице Пройаса боролись ожидание и раздражение. По всей видимости, ему действительно хотелось повидать своего бывшего наставника, однако он не желал этого хотеть. «Это была ошибка».

Он невольно втянул в себя воздух.

— Я хотел бы знать, помнит ли еще мой принц то, чему я учил его много лет тому назад.

— Боюсь, эти воспоминания — единственная причина, почему ты здесь.

Ахкеймион кивнул.

— Помнит ли он, что такое просчитывать варианты развития событий?

Раздражение взяло верх.

— Это в смысле продумывать, «что будет, если»?

— Да, мой принц.

— Знаешь, Ахкеймион, ребенком я уставал от твоих игр. А теперь, когда я взрослый, у меня просто нет на это времени.

— Это не игра.

— Ах, вот как? Тогда почему ты именно здесь, и нигде больше, а, Ахкеймион? Какое дело Завету до Священной войны?

В этом-то и был весь вопрос. Когда борешься с неосязаемым, неизбежно возникают сложности. Любая миссия, не имеющая конкретной цели, или та, цель которой превратилась в абстракцию, непременно рано или поздно принимает свои средства за цель, свою собственную борьбу — за то, ради чего она борется. Ахкеймион осознал, что Завет здесь затем, чтобы понять, следует ли ему быть здесь. И это было настолько важно, насколько вообще может быть важна миссия Завета, поскольку теперь все миссии Завета свелись именно к этому. Но этого он Пройасу сказать не мог. Нет, ему придется сделать то, что делает каждый посланец Завета: населить неведомое древними угрозами и засеять будущее былыми катастрофами. Мир и так уже был ужасен, Завет же сделался школой торговцев страхом.

— Какое дело? Наше дело — узнать истину.

— Ага, значит, ты собрался читать мне наставления не о вероятностях, а об истине… Боюсь, эти дни миновали безвозвратно, Друз Ахкеймион.

«А когда-то ты называл меня Акка!»

— Нет. Дни моих наставлений действительно миновали. Теперь, как мне кажется, самое большее, на что я способен, — это напоминать людям то, что они знали раньше.

— Раньше я утверждал, будто знаю много всего, но теперь мне нет до этого дела. Говори конкретнее.

— Я просто хотел вам напомнить, мой принц, что, когда мы наиболее уверены в чем-то, наиболее велика вероятность ошибиться.

Пройас угрожающе улыбнулся.

— Ага… Ты, значит, решил бросить вызов моей вере.

— Нет, не бросить вызов — лишь слегка умерить ваш пыл.

— Умерить, значит. Ты хочешь, чтобы я сызнова принялся задавать вопросы, обдумывать пугающие «вероятности». И что же это за пугающие вероятности? Скажи мне, будь любезен!

Теперь принц не скрывал иронии, и она больно ранила.

— Скажи мне, Ахкеймион, насколько я нынче глуп?

В этот момент Ахкеймион осознал, до какой степени немощен теперь Завет. Они сделались не просто нелепыми — избитыми, привычными и нудными. Можно ли заставить, чтобы тебе поверили, когда находишься в такой пропасти?

— Возможно, Священная война — не то, чем она кажется, — сказал Ахкеймион.

— Ах, не то, чем она кажется! — воскликнул Пройас, изображая изумление — упрек наставнику, который совершил непоправимый промах. — Для императора Священная война — извращенный способ восстановить свою империю. Для некоторых моих соратников это корыстное орудие богатства и славы. Для Элеазара и Багряных Шпилей это средство для достижения некой таинственной цели. А для некоторых других просто дешевый способ искупить безрассудно потраченную жизнь. Так значит, Священная война — не то, чем кажется? Не было такой ночи, Ахкеймион, когда я не молился, чтобы ты оказался прав!

Наследный принц подался вперед и налил себе чашу вина. Ни Ахкеймиону, ни Ксинему он вина не предложил.

— Но молитв недостаточно, верно? — продолжал Пройас. — Что-то непременно случается, какое- нибудь предательство или мелкая подлость, и сердце мое восклицает: «Да тьфу на них всех! Будь они прокляты!» И знаешь, Ахкеймион, именно вероятность спасает меня, не дает мне бросить все это. «А что, если?» — спрашиваю я себя. Что, если эта Священная война на самом деле божественна, является благом сама по себе?

На этих последних словах у него перехватило дыхание, как будто никакого дыхания не хватало, чтобы их произнести. «Что, если…»

— Неужели так трудно — верить? Неужели это настолько невозможно — чтобы, невзирая на людей и на их скотские устремления, одна-единственная вещь, Священная война, была благой сама по себе? Если это невозможно, Ахкеймион, если в моей жизни так же мало смысла, как и в твоей…

— Нет, — ответил Ахкеймион, не в силах сдержать собственный гнев, — в этом нет ничего невозможного.

Жалобная ярость в глазах Пройаса затухла, размякла от чувства вины.

— Извини, бывший наставник. Я не хотел… Он прервался, чтобы глотнуть еще вина.

— Быть может, сейчас не самое подходящее время, чтобы трепаться о твоих вероятностях, Ахкеймион. Боюсь, Господь испытывает меня.

— Почему? Что случилось?

О Пройас взглянул на Ксинема. Взгляд был озабоченный. — Произошло убийство невинных людей, — сказал он. — Галеотские отряды под началом Коифуса Саубона вырезали жителей целой деревни близ Пасны.

Ахкеймион вспомнил, что Пасна — это небольшой городок милях в сорока вверх по реке Фай, славящийся своими оливковыми рощами.