– Боюсь, эти молодые люди будут заняты более серьезными делами, – сказал, как отрезал, Хартингтон. – У меня будет еще одна просьба, крайне убедительная, и прошу отнестись к ней серьезно... Я не намерен ограничивать вашу свободу. Но прошу вас при общении с внешним миром ни словом не упоминать о временных постояльцах чердака... – он неторопливо обвел взглядом всех без исключения присутствующих, и взгляд был ледяным. – В противном случае у безответственного болтуна будут серьезные неприятности с властями острова...

Мазур ему вполне верил – у незваного гостя был вид человека, который при случае способен причинить кому угодно серьезные неприятности. «Кое-что проясняется, – подумал он. – Четверка. Квартет. Классический разведывательный патруль САС из четырех человек, наблюдение, сбор данных... Ну, разумеется, чердак особняка – великолепный наблюдательный пункт, я сам убедился...»

Он старательно избегал встречаться взглядом с кем-нибудь из четверки – всерьез боялся, что меж ними проскочит искра, этакий профессиональный разряд...

– Не будете ли вы так любезны проводить... – обратился Хартингтон к Кимберли.

Она пожала плечами.

– Да сделайте одолжение. Я, правда, сама была на втором этаже только раз, ну да как-нибудь отыщем лестницу...

Она направилась в левую дверь, где была лестница на второй этаж, за ней потянулись шестеро непрошеных визитеров. Мазур, подав своим знак, что все в порядке – совершенно безобидный на взгляд непосвященного жест – потихонечку попятился, вышел в коридор, на цыпочках пробежал в свою комнату.

Особенных перемен за время его отсутствия там не произошло – разве что Мозговитый очухался. Он по-прежнему лежал на постели и, судя по некоторым наблюдениям, уже получил по шее от кого-то из бдительных конвоиров, когда пытался дергаться.

– Что там?

– Да ерунда, – сказал Мазур. – Разведпатруль САС. Квартет. На чердаке собираются засесть. Ну, вполне логично... – он перевел взгляд на Мозговитого. – Ах ты сволочь! С превеликим удовольствием врезал бы по этой роже.

В жизни не случалось в славных рядах морских дьяволов перехода на другую сторону. Ни единого случая, хотя у сухопутных, бывало, даже среди генералов обнаруживались предатели. Этот гад, конечно, был всего-навсего приданным штатским, но все равно, ощущение не из приятных. Соскочить он пытался, пребывая в составе группы морских дьяволов, полноправным членом, а не сам по себе, в турпоездке где- нибудь...

– Сволочь ты, сволочь... – повторил Мазур сквозь зубы.

– Ну что ты, – усмехнулся Лаврик. – Он не сволочь, а, надо полагать, идейный противник Советской власти, как все они... Ну, а потом, оказавшись среди новых друзей, приторговывал бы секретами исключительно для того, чтобы с режимом бороться...

– Ребята, – сказал Мозговитый горячечным шепотом. – Давайте забудем, а? Не было ничего. Ведь и не случилось ничего, а? Все обошлось, а? Никто ничего не знает, только мы... Ребята... Можем мы по- человечески...

И на лице у него пылала яростная надежда, что все обойдется, улетучится, как дурной сон, что сейчас все весело улыбнутся, посмеются, решат считать бывшее не бывшим, быть может, даже скрепят уговор крепким мужским рукопожатием и пропустят по рюмочке... Классическая рожа русского интеллигента, великодушно готового вмиг забыть все пакости, какие он причинил другим...

– Не получится, родной, – серьезно сказал Лаврик. – Есть вещи, которые понарошку не делают, вот тебе и весь сказ.

– Я пошутил...

– Есть гениальный вирш, – сказал Лаврик. – Шасть ГПУ к Эзопу – и хвать его за жопу! Мораль сей басни ясен – не надо больше басен. Да, промежду прочим... Я, честное слово, тебя начал всерьез подозревать в чем-то таком, и, знаешь, почему? Потому что ты, паскуда, был чересчур правильным. Идеологически выдержанно стучал на остальных. А такие...

– Послушайте, – сказал Дюфре недовольно. – Может быть, хватит дурного театра?

– Дьявол вас разбери, вы правы, сказал дон Рэбаи и щелкнул пальцами... – усмехнулся Лаврик.

Посмотрел на Мазура, щелкнул себя по горлу и сделал движение, будто что-то впрыскивал. Мазур его понял прекрасно – в самом деле, это было идеальное решение, откуда сейчас взять соответствующие препараты...

Он вышел в коридор и направился в комнату Билли Бата, где без хлопот можно было разжиться надежным заменителем высокопробной химии. Его расчеты подтвердились блестяще – Билли Бат, не удосужившись раздеться, похрапывал на застеленной постели, распространяя ядреный аромат перегара. Лицо его, щекастое, морщинистое, потасканное, выражало крайнюю степень довольства жизнью, – а ведь клятвенно обещал завязать с зеленым змием, декадент лысый, в преддверии великих дел, грандиозных рекламных кампаний и ослепительных перспектив...

А впрочем, Мазур смотрел на него без всякой злости. Билли Бат его откровенно умилял, потому что до ужаса был похож на иных обитателей отечества рабочих и крестьян. Кто угодно может оказаться шпионской подставой, только не Билли Бат, теперь Мазур в этом был окончательно уверен. А значит, лысик заслуживал самого душевного обращения...

Картонная коробка, где сохранилось еще целых четыре бутылки виски, отыскалась под кроватью. Бесцеремонно забрав два пузыря, Мазур с материнской заботливостью повернул голову лысого поудобнее, чтобы, не дай боже, не захлебнулся нечаянно блевотиной. И пошел в свою комнату взять обыкновенную резиновую клизму, крайне необходимую порой при чистке снаряжения.

Дальше было совсем просто. Мозговитого без всякой галантерейности перевернули лицом вниз, пообещав, что, если начнет орать, с ним поступят так, как Содом не поступал с Гоморрой, спустили штаны и быстренько поставили пару клизмочек, то есть закачали в него не менее полулитра неплохого виски.

Результаты проявились быстро – Мозговитый поплыл непритворно и качественно, расплылся в идиотской улыбке, попытался петь, потом начал нести антисоветчину-ахинею, на которую даже Лаврик не обращал внимания. Клиент и без того своим нехорошим поступком навесил на себя столько неприятностей, что не было нужды еще и записывать за ним политически вредные тирады.

Третий стакан он уже потребил хлебалом, до самого донышка, плохо представляя, где находится. Четвертого он не особенно и хотел, но влили насильно, зажимая нос и бережно следя, чтобы угодило именно в то горло.

Все труды заняли не более двадцати минут. Незадачливый перебежчик упокоился на ложе в виде мертвецки пьяного, что сняло множество проблем. Мазура так и пробивало идиотское хихиканье, с коим он не сразу справился. «Ноев ковчег, право, – подумал он, – сущий Ноев ковчег – учитывая обитателей чердака и это бесчувственное тело... Первый раз он посреди такого балагана, бывали и прежде трагикомедии, но далеко им до сегодняшней...»

Не было ни верха, ни низа, один таинственный полумрак и размытые пятнышки звезд над головой, потому что он плыл всего-то в паре метров от поверхности, в полумраке и невесомости, и вверху размытым прожектором светила, кроме звезд, еще и полная луна. И не было никаких посторонних мыслей, никаких тревог, потому что ничего уже не зависело от его мыслей и чувств, акция шла по-предписанному, как разогнавшаяся электричка, и поздно было переигрывать, оставалось работать...

Остальных троих он видел размытыми сгустками более плотного мрака, а потом увидел перед собой длинную темную полосу – днище теплохода, и еще одну полосу, высокую, белесую, уже над водой, сам теплоход. И ушел влево парой сильных гребков.