русскую душу. В глазах лягушатника читалась напряженная работа мысли: он, конечно, понимал, что все это неспроста, что весь этот интерьер что-то значит, но наверняка в своих Кембриджах изучал не советологию и оттого не понимал, в чем тут соль...

— Можете меня обнять уже беззастенчиво, — сказала Олеся, подавая пример. — Не забывайте, мы на всех парусах летим к постели, вот-вот исчезнем украдкой... Вы знаете, я в ваших объятиях испытываю сложные чувства...

— И какие же? — поинтересовался Мазур, действуя так, как и полагалось в подобной ситуации тридцать с лишком лет назад в полумраке окраинной танцплощадки.

— Сама толком не определюсь. Таких, как вы, я раньше видела только в кино. Вы такой мирный и обаятельный, а за спиной у вас — личное кладбище...

— Возбуждает?

— Не будьте циничным, я же не великосветская извращенка... Просто категорически непривычно, вот и все. И ощущения сложные. Можно дурацкий вопрос? Вы ни о чем не жалеете? Не хотели бы ничего переиграть?

— Ни о чем не жалею и ничего бы не хотел переиграть, — четко ответил Мазур. — Хотите верьте, хотите нет. Потому что при другом раскладе это уже был бы не я. Я себя не могу представить другим. Система, как оказалось, была напрочь сгнившая. А жизнь — нормальная. Простите за высокие слова, но мне ни за что не стыдно. А это уже кое-что... Можете смеяться...

— И не подумаю, — сказала Олеся. — Мужик, которому ни за что в бурной жизни не стыдно и не за что себя упрекнуть, насмешек вызывать не должен... Многие этим похвастать не могут.

— Вы меня тоже очаровали, — сказал Мазур.

— Будете влюбляться? — дразнящим шепотом поинтересовалась она.

— Боюсь, нет, — сказал Мазур. — Честно говоря, что-то я давненько на это не способен.

— И я вам не нравлюсь?

— Нравитесь, — сказал Мазур. — Как это вы можете не нравиться нормальному мужику? Но влюбиться у меня не получится. Редко такое водится за пожилыми адмиралами...

— А Нельсон со своей, как бишь ее?

— Ну, это было давно, — сказал Мазур. — В те времена люди были другие... — Он начинал ощущать некоторую неловкость от этих фальшивых объятий... или, что тягостнее, не вполне фальшивых. — Олеся, нам не пора ли? «Собачья вахта» близится...

— Ну, пойдемте...

Она отстранилась, взяла Мазура за руку и повлекла в двери в глубине зала, временами поглядывая сверху вниз, — ну прямо-таки влюбленно, жаждуще, нетерпеливо. Сторонний наблюдатель, вынужден был признать Мазур, ни капельки не заподозрит, что эта парочка удаляется вовсе не в спальню. Что там у Шекспира насчет женской сути? Как, бишь, дамы, вам имя?

Незаметно оглянувшись у самой двери, Мазур констатировал, что француз, судя по его безнадежному виду, окончательно расстался с надеждой поговорить с его спутницей о делах и торчит на прежнем месте исключительно оттого, что ему некуда себя деть.

За дверью оказалась очередная узенькая лестница, по которой они быстренько попали в сад, почти пробежали по узкой аллее, обсаженной какими-то вековыми деревами, — ботаника в число освоенных Мазуром безупречно ремесел никогда не входила, свернули налево и оказались возле облицованного бетонными плитами морского берега. Железная лесенка спускалась тремя изгибами к самой воде, и на черной глади, покрытой отражением звезд, стояла вчерашняя яхточка.

На сей раз к цели она шла гораздо быстрее, чем вчера. Довольно скоро справа показалось поместье, напоминавшее старинную крепость, освещенное еще скуднее, чем вчера, свет горел лишь в двух окнах.

Яхта остановилась. Свет в каюте был погашен, но Мазур и в полумраке помнил, где лежит мешок со снаряжением. Отошел туда, присел на корточки, почти на ощупь перебрал все, что тащил с собой, — когда Олеся говорила, что его экипировку составит лишь тюбик с аэрозолем, как всякий дилетант, она плохо представляла себе ситуацию. Как ни крути, а тюбиком и бутылкой с виски не ограничишься, необходим некий минимум...

— Вот, держите, — сказала Олеся, подавая ему холодный цилиндрик размером с баллончик для заправки зажигалок. — Для достижения задуманного эффекта достаточно, меня заверяли, и половины, но вы все же постарайтесь выпустить все. Каши маслом не испортишь.

— Теперь я задам дурацкий вопрос, — сказал Мазур. — Вы мне правду говорите? Тут, часом, не яд?

Она усмехнулась — глаза уже привыкли к полумраку, и Мазур прекрасно различил в этой усмешке и превосходство, и легкое раздражение, — решительно отобрала у него баллончик, сняла колпачок и пшикнула, выпустив себе в лицо невесомое облачко почти без запаха.

Возвращая баллон, только и спросила:

— Убедительно?

— Убедительно, — сказал Мазур.

— Значит, вы мне все же не доверяете?

Мазур осторожно сказал, подбирая слова:

— Тысячу раз простите, но я оказался в насквозь непривычной среде, в ином измерении...

— А если бы у вас был баллончик с ядом? О чем вы бы знали заранее?

Мазур пожал плечами:

— Ну, это избитая истина: я, как-никак, на службе, а тот черт в замке мне ни сват, ни брат и даже не соотечественник. Знаете, иногда личное кладбище еще не делает человека зверем. Он попросту на очень многое смотрит философски... Я пошел?

— Бог в помощь, — сказала Олеся.

Мазур присмотрелся в полумраке. Она нисколечко не шутила, выглядела серьезной, серьезнее некуда. Теперь верилось, что сегодняшняя операция и в самом деле чертовски много для нее значила. От очаровательного русалочьего личика прямо-таки веяло холодной серьезностью. Тронь — зазвенит...

Подняв руку, Мазур коснулся ее щеки:

— Расслабьтесь. Все будет прекрасно.

— Вашими бы устами... — отозвалась она напряженно, зажато.

— Серьезно. Если все обстоит так, как вы обрисовали, все пройдет отлично...

Олеся показала рукой на стену каюты.

— Да, кстати... Там, в другом помещении, сидит человек с хорошей винтовкой. Оптический прицел, глушитель и все такое... Отличный специалист. Он тебя прикроет, если случится что-то вовсе уж непредвиденное. Но лучше бы гладко...

— Попытаемся, — сказал Мазур. — Извини, раз такое дело, я уж без церемоний...

Он проворно разделся до плавок, плотно затянул завязку резинового мешка и направился наружу. Олеся пошла следом. На корме уже стоял длинный невысокий ящик, и человек в белой рубашке сидел возле него на корточках.

Олеся вопросительно взглянула на Мазура.

— Валяйте, — сказал он, стоя у низеньких, по колено, перил кормового ограждения.

Человек в белой рубашке что-то сделал, и вверх рванулись яркие полосы, высоко в небе распустившиеся разноцветными гирляндами фейерверка — со свистом почище, чем у Соловья-разбойника, с душераздирающим шипением...

Любой сторонний зритель невольно уставился бы на небо. Мазур привычным движением перемахнул через перила и без всплеска ногами вперед ушел под воду. От берега его, естественно, закрывала яхта. Обогнул корму, двинулся к берегу — опять-таки под водой, умело задерживая дыхание, буквально в метре под неощутимой границей, разделявшей воздух и воду.

Когда настало время, всплыл, точнее на короткий миг поднял из воды лицо до подбородка, погрузился, как и вынырнул, без малейшего всплеска и даже легонькой ряби на воде, двинулся к берегу размашистыми, отточенными движениями ног и свободной руки, перемещаясь с неплохой скоростью.

Прямо перед лицом у него рассыпалась вправо-влево стайка тускло-серебристых рыбок. Мазур