совершенно не принимая в расчет речушку. Не ассоциируется у них речушка с путями, которыми может прийти угроза...

Точно так же рассуждали, на несчастье свое, и люди гораздо серьезнее здешних мелких лавочников и вороватых чиновников средней руки. Взять хотя бы чернокожего фельдмаршала Оматалу — хитрейший был лис, с бешеным инстинктом выживания. Всех соперников поборол (а те тоже были не растяпы и не дураки), начальника охраны подобрал толковейшего, который девять покушений за два года сорвал, совсем было нацелился просидеть в пожизненных президентах и отцах нации лет двадцать, не меньше. И вот поди ж ты, протекал через его огороженное высоченной стеной со всеми мыслимыми электронными прибамбасами даже не речка, а ручей — шириной метров пять и глубиной в метр. Ручейком-то никто и не озаботился — разве что перегородили его решеткой там, где он под стеной протекал, — но разве это препятствие для толкового человека? Вот прошли темной безлунной ночью этим самым ручейком трое аквалангистов, приплыли и уплыли, никем не замеченные, задолго до рассвета, и только к полудню встревожившаяся челядь, на цыпочках войдя в роскошную спальню, старательно скопированную с одного из помещений Версаля, обнаружила, что пожизненный президент, Отец Нации и Лунный Леопард, уже закоченел...

Встрепенувшись и враз отогнав посторонние мысли, Мазур склонился к окулярам. Во дворе появился клиент — почти лысый коротышка в роскошном ярко-малиновом халате, с наполеоновским величием прошествовал к креслу и картинно в нем разлегся. Вся прочая фауна моментально пришла в движение: охранник почтительно выпрямился за креслом, куколка предупредительно подала высокий стакан господину и повелителю, а овчарка (единственная из троицы, надо полагать, побуждаемая искренней привязанностью) запрыгала вокруг, тычась носом.

— Ну все, — скучным голосом сказал Мазур. — Дык, елы-палы, опаньки... Пошли.

...Не позже чем через четверть часа на реке показалась лодка — самая обыкновенная дюралька с подвесным мотором, который сейчас, правда, безмолвствовал. Кентавр греб легонькими алюминиевыми веслами, без всяких усилий направляя суденышко против дохленького течения, Мазур развалился на носу, громко брякая на гитаре, а устроившиеся на корме Дядя Гриць и Атаман с большим воодушевлением выводили:

Все четверо были одеты так, что в них за километр можно было распознать самых что ни на есть натуральнейших плебеев, больше десяти баксов отроду в руках не державших: то ли угнетенные реформами и самогоном селяне из недалекой деревеньки, то ли хохляцкие гастарбайтеры, то ли еще кто-нибудь в том же роде. Плебс, одним словом. Пучок самодельных удочек по правому борту, дюжина бутылочного пива — по левому...

Терзая гитару и старательно держа на физиономии дурацкую хмельную улыбку, Мазур тем временем зорко присматривался к окружающему. Правый берег, сплошь заросший лесом, его не интересовал совершенно. А вот слева кое-что определенно беспокоило: особняк по левую руку от усадебки, куда они плыли с недружественным визитом. В нем насчитывалось четыре этажа, усадебка оттуда просматривалась как на ладони. Судя по результатам сегодняшних наблюдений, там в данную минуту находилось не менее трех человек. А значит, будут свидетели, чье поведение предугадать невозможно: могут, не ввязываясь, в охрану поселка незамедлительно брякнуть, а могут, Аллах их ведает, и со стволами на выручку соседу кинуться. Никакой опасности, конечно, но все же — лишние хлопоты...

— Ну, поехали... — сквозь зубы сказал Мазур.

Кентавр сделал сильный гребок, и дюралька уткнулась носом в аккуратный причал, рядом с красивой импортной лодкой, точнее катерком. Звонко стукнулась, так что все, кто был во дворе, услышав, обернулись с понятным недоумением. Овчарка таращилась на новоприбывших, вывалив язык и развесив уши. Судя по всему, ее никогда не учили оборонять хозяйские владения от прибывших по воде.

Отложив жалобно блямкнувшую струнами гитару, Мазур приподнялся и с пьяным нахальством рявкнул:

— Слышь, мужик, у вас стакана не найдется? А то мы свой утопили, только булькнул...

До хозяина и его холуя доходило медленно-медленно, как до пресловутого верблюда. Наконец дошло — и их сытые физиономии исказились праведным гневом. Лысый что-то приказал, дернув подбородком, и охранник, заранее строя угрожающую рожу, рысью припустил к лодке, для пущего куражу сбросил на траву пиджак, дабы продемонстрировать подмышечную кобуру с «Макаркой». Еще издали заорал:

— Греби отсюда, рыло!

Мазур ждал его, простецки ухмыляясь. Видя, что ни его грозная харя, ни пушка под мышкой вроде бы не произвели ни малейшего впечатления, охранник, сразу видно, вмиг остервенел. Влетел на причальчик, уже кипя, как самовар, без всяких разговоров выбросил ногу, всерьез намереваясь качественно припечатать Мазуру подошвой по челюсти. Нужно отдать ему должное, удар проводился неплохо, коротко стриженный бычок явно где-то когда-то чему-то такому учился всерьез.

Но не ему с Мазуром было тягаться. Мазур отстранился неуловимым движением, пропустив мимо щеки модный лакированный чобот, схватил охранника за брючину, крутанул, дернул на себя, направил вперед-влево — и охранник, так ничего и не успев сообразить, впечатался щекастой рожей в аккуратные досточки причала. Причал выдержал, добротно был сколочен.

В следующий миг они втроем рванули из лодки, оставив поверженного часового на попечение Кентавра. Это было так быстро, что те, во дворе, не успели ничего понять. До них стало что-то такое доходить, когда налетчики преодолели уже две трети пути.

Первой, как следовало ожидать, отреагировала овчарка. Даже не зарычав, а как-то обиженно, удивленно охнув, она кинулась на Атамана. Вырвав из кресла лысого и завернув ему руку за спину, Мазур покосился в ту сторону. Человек и собака на пару секунд сплелись в сюрреалистический клубок, так что уже не различить, где чьи крылья, ноги и хвосты, — а потом клубок распался на совершенно невредимого Атамана и жалобно скулящую на земле овчарку. Опять-таки совершенно невредимую: длинным куском обыкновенной бельевой веревки связаны все четыре лапы, как редиска в пучке, морда надежно замотана. Не убивать же безвинное животное?

Грохнула дверь, из дома наконец-то выскочил второй охранник — опамятовался, балбес, ага! — и тут же угодил в дружеские объятия Дяди Грица, каковой, не будучи по натуре садистом, просто-напросто легонько, но качественно ошарашил накачанного юношу и мигом спутал его такой же веревкой.

Бросив мимолетный взгляд на крашеную блондинку, Мазур убедился, что ею и заниматься не стоит — фигуристая дура так и стояла, ополоумев, глаза у нее были идеально квадратные, а рот раскрыт пошире печной вьюшки. Оклематься настолько, чтобы осознавать окружающее и производить какие-то мыслительные процессы, ей, по всему видно, было суждено не скоро. Вот и ладненько...

Развернув лысого головой к лодке, согнув в три погибели, Мазур бегом погнал его перед собой. На причале уже покоился в позе эмбриона ушибленный им охранник, надежно упакованный Кентавром с помощью третьего куска той же веревки.

Впихнули лысого в лодку. Запрыгнули сами. Взревел мотор, и дюралька, вспарывая спокойную воду, понеслась прочь от причала. Только теперь далеко позади раздался оглушительный девичий визг. Мазур машинально отметил время и усмехнулся с законной гордостью: налет занял ровнехонько шестнадцать секунд. Есть еще порох в пороховницах, господа мои...

Лодка неслась мимо усадеб, поместий и прочих фазенд, задрав нос, словно торпедный катер. Прижатый коленкой Мазура к грязному настилу из реек на дне моторки, лысый слабо ворочался, издавая некие невнятные звуки, — начинал помаленьку осознавать грубую прозу жизни и все внезапные изменения. Мазур присмотрелся к нему — не хватало еще, чтобы загнулся от инфаркта... нет, не собирается