Это был ужасный день. В гневе мадам Одетта кричала о смертельном оскорблении и о возмещении ущерба. Она совсем было собралась снова выкинуть меня на улицу, когда вошла Мари-Клэр и объявила, что посудомойка только что сбежала с учеником мясника. В итоге меня послали на кухню.

– Уверена, что Сет и не думал давать девочке образование, – сурово проговорила мадам Одетта: замечание Симоны задело ее за живое. – В конце концов, он же не мог сам приглядывать за ней и знал, что я буду добра к несчастной бездомной цыганке.

– Да, ты просто образец великодушия, дорогая Одетта, – заметила Симона. – Ох уж этот Сет! Совершенно непредсказуем! Удивительно, что он не привел сюда обезьяну!

– Моя дорогая, эта девчонка была не лучше, – вздохнула мадам.

– Как это мило с твоей стороны – взвалить на себя бремя воспитания маленькой дикарки, – сладким голоском проговорила Симона. – Разумеется, Сет платит тебе?

– Что?! – Мадам Одетта гневно выпрямилась. – Да ему не расплатиться вовек! – Я подозревала, что издевательская шутка Сета была бы неполной, если бы он заплатил мадам. – Я помогаю девочке по велению сердца, – проговорила напыщенно старуха, – и из уважения к семье Сета.

– Семье? – жадно переспросила Симона. – Ты знаешь его семью? Ты имеешь в виду, что наш таинственный…

– О да, – веско произнесла мадам Одетта. – Я очень хорошо знала его отца. Это было давно, еще до того, как он женился на той маленькой ведьме, бывшей пиратке.

– Неужели? – Я могла поспорить, что Симона умирает от любопытства. Впрочем, как и я. Я еще теснее прижала ухо к двери.

– Прости, Симона, но я не могу больше ничего сказать, – с сожалением призналась мадам Одетта. – Его отец однажды оказал мне большую услугу, и из уважения к нему я сохраню в тайне происхождение этого негодника. Вот уж действительно единственное доброе дело, которое сделал этот мальчишка, – взял себе другую фамилию. Посмотри только, как он живет: пьет, играет, волочится за самыми непотребными парижскими девками! – Одетта сделала паузу, и я услышала протестующий возглас Симоны. – Такое поведение может пошатнуть престиж даже самой респектабельной семьи.

– Но мне-то ты можешь рассказать, Одетта, – проникновенно сказала Симона. Я расслышала шелест шелковой ткани, когда она села рядом со старухой. – Ты же знаешь, что я твоя самая близкая и преданная подруга! Кто еще приехал бы навестить тебя в такой жаркий день? Париж в июле невыносим!

– Ты, очевидно, хотела удовлетворить свое любопытство, – проницательно заметила мадам Одетта. – Услышала об этой девочке-цыганке и решила посмотреть на соперницу.

– Ты сошла с ума! – Голос Симоны сорвался на визг. – Моя дорогая Одетта, как ты могла подумать, что я считаю эту грязную дылду своей соперницей? Она же просто смешная, потасканная шлюха, которая прицепилась к Сету, чтобы избавиться от той ужасной жизни, которую она вела в России.

Я с гневным криком влетела в комнату и остановилась перед Симоной.

– Я не грязная! – Меня всю трясло от негодования. – И я не шлюха! Это ты шлюха! – Симона слегка вскрикнула и испуганно поднесла руки к горлу. И так как я надвигалась на нее, сжав кулаки, бедняжка вскочила с оттоманки, на которой сидела вместе с мадам Одеттой, и отбежала за софу. – Если ты еще раз скажешь обо мне что-нибудь подобное, – пригрозила я, размахивая перед ее лицом кулаками, – я наставлю тебе синяков, вырву язык и выдерну все волосы!

– О! – Брови Симоны поползли вверх от крайнего изумления. – Как… как ты смеешь? – выдохнула она, когда обрела наконец способность говорить.

– Смею, потому что я цыганка! А цыгане никогда не прощают оскорблений, мадам. Вы еще меня вспомните!

Я оставила обеих женщин потерявшими дар речи от потрясения и убежала к себе, в маленькую комнатку на третьем этаже, под крышей. Я злилась на них, злилась на себя, злилась на Сета. Как они смеют оскорблять меня и смеяться надо мной? Я им всем покажу! Я стану самой красивой женщиной в Париже, все мужчины будут лежать у моих ног и по пять раз на дню умолять меня выйти за них замуж. Я буду носить персикового цвета шелк с черными бархатными бантами, у меня будут зонтик и мягкие кожаные перчатки. Я разобью все мужские сердца. И особенно одно сердце. Это одно я не просто разобью, я разорву его на множество кусочков и выброшу в реку. И он увидит, что потерял, и пожалеет об этом.

Я спустилась на второй этаж, в комнату мадам Одетты. Там я внимательно осмотрела свое лицо в зеркале, стоявшем на туалетном столике. Я должна стать такой же красивой, как Симона. Наверное, она красит губы, и, уж конечно, те красные пятна на ее щеках тоже ненастоящий румянец. Я открыла маленькую склянку и покрасила губы, затем помазала румянами щеки. Обернув косы вокруг головы, я еще раз осмотрела себя в зеркале. Вид у меня был довольно глупый. Но ведь Симону делает красивой именно ее одежда. Я взяла одну из шляпных коробок мадам Одетты и открыла ее. О, какая роскошная шляпка – то, что надо. Я надела шляпу, еле натянув ее, так как мешали мои густые волосы, взяла зонтик, раскрыла его и положила на плечо так, как я видела, сделала Симона, выходя из экипажа. Потом немного прошлась перед зеркалом.

– Что такое?! – В комнату вошла мадам Одетта. – Хватит, это последняя капля в чаше моего терпения! Что ты тут делаешь? Немедленно положи все на место! Ты меня слышишь? Сними шляпу! Убирайся из комнаты, пока я не прибила тебя!

Я стояла перед зеркалом, грустно качая головой.

– Ужасно. Она мне совершенно не идет.

– Это еще мягко сказано! – бушевала мадам Одетта. Она выхватила зонтик у меня из рук и сорвала с головы шляпку. – Я просто возмущена тем, как ты посмела разговаривать с моей гостьей, но это, оказывается, еще не самое худшее… – Она в гневе указала рукой в сторону раскрытого шкафа, а потом на коробочки и склянки на туалетном столике. Под густым слоем пудры и белил ее сморщенное лицо покрылось красными пятнами. – Кто разрешил тебе трогать мои вещи? Ответь мне! Это немыслимо. Мне стоит вызвать полицию. Немедленно убирайся из моего дома, слышишь? Мне плевать, куда ты пойдешь. Уходи отсюда сию же минуту!

Уголки моего рта горестно опустились. Я чуть не плакала.

– Мне просто хотелось посмотреть, на кого я буду похожа.

– Я могу сказать тебе, на кого ты похожа – на клоуна! Огромного, неуклюжего, отвратительного клоуна! О, есть ли на свете женщина несчастнее меня? – Мадам Одетта ходила из угла в угол, заламывая руки. – Я взяла тебя по доброте душевной, и вот чем ты мне отплатила! – Я не стала в эту минуту напоминать мадам, что работала на нее четыре месяца и не получила за это ни су. – Я больше не потерплю такого поведения. Убирайся!

Я с тяжелым вздохом опустилась на край ее кровати.

– О, – захныкала я жалобно, – и зачем я только приехала в Париж? Почему я не умерла вместе со своей семьей? Почему я позволила тому горгио взять меня с собой? Я никогда не хотела здесь жить. Почему…

– Ради Бога, прекрати скулить! – крикнула мадам. – Я больше этого не вынесу. Только посмотри на себя в зеркало!

– Мне никогда не стать настоящей женщиной, – грустно продолжала я, проводя руками по своей плоской груди. – Я навсегда останусь уродливой, большой и неуклюжей. И я никогда не буду красивой. Вы могли бы научить бедную девушку, – я повернулась к хозяйке, – но вы ненавидите меня. Я это понимаю. Все ненавидят цыган. Но ведь вы бы научили меня, как стать красивой, не будь я цыганкой, ведь так?

– Я… ты… что ты несешь?

– Вы великая женщина, – восхищенно сказала я, – и вы все еще красивы, несмотря на возраст. А со спины выглядите даже моложе Симоны.

– Хм! – Мадам Одетта гордо выпрямилась и кинула на себя довольный взгляд в зеркало. – Без сомнения!