особенность, свойственную только этому месту. Раненые или выбившиеся из сил солдаты отступали к центру цеха, а волки не смели преследовать их там, хотя от ярости и вожделения едва не откусывали свои собственные хвосты.

Лишь приглядевшись повнимательнее, Синяков понял, в чем тут секрет. Посреди цеха из пучков сушеной полыни была аккуратно выложена какая-то геометрическая фигура, куда более замысловатая, чем уже знакомая ему пентаграмма. Все ее лучи, направленные во внешнее пространство, были дополнительно защищены загадочными знаками, похожими на древние иероглифы. Даже на Синякова, по складу своей души очень далекого от мистики, вся эта каббалистика произвела определенное впечатление.

Интересно, кто же является автором этой фигуры, так пугающей бесов? Димка? Вряд ли. Тут надо и в оккультизме разбираться, и в теософии. А он из всех наук до самого последнего времени выделял только механику, вернее, ту ее часть, которая была связана с устройством автомобиля. Хохол Шмалько? Маловероятно. Люди его типа с нечистой силой общаются только после употребления горилки. Скорее всего здесь поработал Дарий.

От этих размышлений, вихрем промелькнувших в сознании Синякова, его отвлекло грозное рычание, исходившее из пасти огромного волка, правда, почему-то совершенно лишенного шерсти. Пристальный взгляд зверя и его лобастая голова с висячими брылями смутно напоминали Синякову кого-то из знакомых.

— Узнал меня, суслик? — недружелюбно осведомился волк.

Этот тягучий голос Синяков, безусловно, уже слышал раньше. Осталось только вспомнить, где именно. Да не в пивной ли! Неужели перед ним тот самый привратник, который в открытую хлебал кровь своих клиентов?

— А, старый знакомый, — произнес Синяков. — Узнал. Узнал тебя, упырь. Все еще пивком балуешься? Или другое пойло предпочитаешь?

— Со вчерашнего дня только воду лакаю. И то в основном болотную, — сообщил волк. — Между прочим, я сюда только из-за тебя попал. Такие обидьте прощаются.

— Может, договоримся? — Синяков медленно пятился в ту сторону, откуда доносился запах полыни.

— Смотря о чем. — Волк столь же осторожно двигался вслед за ним.

— За кружку крови отпустишь меня?

— За кружку? — Волк мотнул своей башкой, такой массивной, что на нее, наверное, и ведро бы не налезло. — Хм… Ладно, согласен.

— А за полкружки? — Синякову надо было любой ценой выиграть хоть немного времени.

— Какой ты жадный, — волк облизнулся. Язык его был размером с хороший лопух. — Хрен с тобой! Сойдет и полкружки. Очень уж мне твоя кровушка понравилась. Чистый нектар!

— Нектар, говоришь… А мне, признаться, твоя шкура нравится! Готовое шевро! — взорвался вдруг Синяков. — Почему бы из нее сапоги не сшить?

— Попробуй сначала снять! — произнес волк с угрозой. — Не по зубам тебе еще такое. Кружку крови сожалел? Да я из тебя сейчас не меньше пяти выжму!

Приступ слабости, однажды уже случившийся с Синяковым в пивной, вновь накатил на него. Однако там он был один-одинешенек среди толпы злобных бесов, а здесь вокруг находились люди, жизненная сила которых на этот раз помогла ему выстоять. Напрасно волк пялился на него своими жуткими гляделками.

Как всегда в минуты смертельной опасности, все способности Синякова, как физические, так и умственные, обострились до предела. Врагом его было мистическое существо, а значит, бороться с ним следовало соответствующим оружием.

Руки Синякова сами собой взметнулись вверх и повторили все подсмотренные у Дария пассы. Ноги стали выписывать вокруг волка какие-то кренделя, а с языка сорвались зловещие заклинания, намертво запечатлевшиеся в самых дальних закоулках памяти.

Кровожадный зверь, уже собравшийся было броситься на Синякова, резко отшатнулся и поджал хвост. Его грозный рык перешел в утробное шипение, а уши , припали к черепу.

Воспользовавшись замешательством врага. Синяков резво отскочил назад и оказался в пределах недоступного для бесов пространства. Теперь можно было и дух перевести, однако Синяковым уже овладело полузабытое чувство боевого азарта, когда-то заставлявшее его на полной скорости врываться в штрафную площадку соперника или в почти безнадежной ситуации завершать поединок на ковре болевым приемом.

Схватив пучок полыни, он настиг уже полностью деморализованного волка, ныне жаждавшего не крови, а только спасения.

— Вот тебе за пиво! Вот тебе за клопов! Вот тебе за мою кровь! — Синяков хлестал серое чудовище с тем же остервенением, с каким его далекие предки рубили супостатов, злодейства ради врывавшихся в мирные деревни.

Каждый новый удар оставлял на шкуре беса багровый след, как будто охаживали его не пучком сухой травы, а плетью-семихвосткой, специально для такого случая вымоченной в крепком уксусе. Не прошло и пары минут, как хищник, совсем недавно внушавший ужас (и не только своими клыками, но и своей сверхъестественной сущностью), опрокинулся на бок и принялся сучить лапами, извергая из пасти поток мутной пены.

Едва только с первым волком было покончено, как Синяков напал на его сотоварища, как раз в этот момент подбиравшегося к горлу тщедушного солдатика, вопившего сквозь злые слезы:

— Братцы, ну помогите же! Ведь загрызут меня сейчас!

Теперь ему уже и полынь не требовалась. Одним только мановением руки, разящим взглядом и сокровенным словом Синяков отшвыривал от себя волков, а потом топтал их, без всякого страха загоняя сапог в ощеренную пасть.

Опомнился он только в объятиях какого-то парня, чумазого, как кочегар, да вдобавок еще сплошь покрытого омерзительной пеной, которую извергали из себя доведенные до последней стадии изнеможения волки, а вернее, принявшие их облик бесы.

— Ну ты и даешь, батя! — раздался знакомый до обморока голос. — Вот не ожидал!

—Димка! — еле-еле выговорил Синяков. — Ты живой?

— Как видишь…

Волки отступили, а правильнее сказать — позорно бежали.

Поле боя осталось за дисбатом, вернее, за его первой ротой, а уж если быть абсолютно точным — за двумя десятками наголо остриженных пацанов, блатных и не очень, преднамеренно или случайно оказавшихся вблизи лесопилки, в силу своего исключительно выгодного местоположения ставшей пристанищем для одного из передовых дозоров.

О том, что происходило сейчас слева и справа от них, можно было только догадываться. Дым везде стоял коромыслом, от шума закладывало уши, а земля тряслась так, словно ее топтали знаменитые Гог и Магог. Тем не менее центр обороны устоял, в чем была немалая заслуга Синякова.

— Как тебе здесь? — это был первый вопрос, который он задал сыну, когда накал их взаимных объятий пошел на убыль.

— Как всем, — ответил тот, пытаясь рукавом стереть с лица копоть, пыль, собственный пот и волчью пену. — А ты что здесь делаешь?

— За тобой пришел, — сказал Синяков, глядя на сына, как на икону.

— Разве пересуд был? — поинтересовался Димка.

— Нет. Плевал я на все суды и пересуды. Уведу тебя отсюда, и все.

— Думаешь, это так просто?

— Я постараюсь. Я очень постараюсь.