саморазрушению.
— Что будем делать дальше? — поинтересовалась дама, закуривая что-то предельно вонючее, не то средства для уничтожения насекомых, не то высушенный кусок собачьего дерьма.
— Ничего, — ответил мой минотавр. — Я едва жив. Я разбит физически и морально. Мышка, угодившая в мясорубку, и та, наверное, чувствует себя лучше.
— Еще бы! — саркастически усмехнулась дама. — Погулял ты вчера знатно. Еле приполз под утро.
— Меня можно понять и простить. Я едва не захлебнулся в пучине порочных наслаждений, — простонал минотавр.
— Понимаю… А головка после этого не болит?
— Болит! Ох, как болит, — он так сжал свой череп руками, что затрещали швы.
— Да я не про эту головку, — опять усмехнулась дама. — Потаскуха, которая вчера затянула тебя в пучину порочных наслаждений, страдает острой генитальной язвой в четвертой стадии. Ее симптомы проявляются в течение суток. Это тебя не пугает?
— Какая разница, -он пошарил возле кровати в поисках кружки с водой, но та валялась на боку. — Она в четвертой стадии, ты во второй. Конец будет один.
— Не скажи. Острая форма -это одно, а хроническая — совсем другое. Я когда острой страдала, через зонд мочилась.
— Зонд не проблема. Санитары их даром раздают.
— Тогда собирайся в больничку, — оживилась дама. — Заодно и подкумарим.
— Как же, подкумаришь… От таких, как ты, там отбоя нет.
— У тебя имеются другие предложения?
— Не знаю, — минотавр опять обхватил руками свою забубённую головушку. — На биржу надо идти. Дело какое-нибудь искать. Авось и сшибем бабок.
— Кто тебя такого в дело возьмет! Сначала в зеркало на себя полюбуйся. Рвань дохлая, и больше ничего. Уж лучше логическими опытами займись. Иногда это у тебя получается.
— Прямо на улице?
— Где же еще! А впрочем, позвони своему продюсеру. Не исключено, что он снял для тебя шикарный концертный зал.
— Издеваешься… Можно, конечно, и опытами заняться. Только не в себе я что-то… Чую всеми фибрами, что в меня вселилась некая мыслящая субстанция.
— Надеюсь, не заразная? — язвительно ухмыльнулась дама, сама насквозь пропитанная заразой.
— Она же нематериальная… Соткана из структур, более чистых, чем свет, и более легких, чем пустота.
— А если это опять какой-нибудь инопланетянин? — дама явно намекала на некий пикантный случай. — Мало тебе было одного раза? Всем миром еле откачали…
— Лучше не вспоминай. Передозировка подвела. А тут совсем иной случай. Одна бесприютная душа нашла другую.
— И что тебе от этого?
— Мне — ничего. Но этой странствующей душе нужна моральная опора. Сейчас ей очень плохо. Она страдает. Она не видит смысла в дальнейшем существовании.
— Неужели кому-то бывает еще хуже, чем нам! — искренне удивилась дама.
— Представь себе, бывает. Мир переполнен горем.
— Ну почему в тебя не вселится что-нибудь энергичное, жизнерадостное, деятельное! — взмолилась дама.
— А зачем?
— А затем, что тогда бы ты не валялся здесь бревном, а прошвырнулся по окрестностям и сбил бы немного дури. Иначе нам до следующего дня не дожить.
— Доживем как-нибудь, — минотавра стало понемногу клонить в сон. — Не впервой… Но идти в больничку ты меня сегодня не заставишь…
— Недоносок! Мразь! — Дама неловко соскользнула с постели и, как была голышом, так и поползла к инвалидной коляске, застрявшей в протараненных дверях ванной комнаты. — Одна поеду! Голая! Пусть надо мной вся сволочь смеется! Пусть меня голодные псы загрызут!
Достала! Ну, достала! — Минотавр с превеликим трудом принял сидячее положение и стал одеваться, долго и с отвращением разглядывая каждый предмет своего туалета.
— Как там твоя квартирантка? — После того, как они оказались под открытым небом, дама сразу повеселела. — В смысле бесприютной души…
— Затаилась, — буркнул минотавр, толкая перед собой коляску. — Присматривается. Тут ей все внове.
Столь быстрое разоблачение отнюдь не встревожило меня. Во-первых, мне и в самом деле было глубоко на все начхать, а во-вторых, я ничуть не боялся этого несчастного, изувеченного жизнью быкочеловека. Наоборот, иногда в нем даже проскальзывало что-то симпатичное.
Не хочу сказать, чтобы меня очень уж интересовала окружающая обстановка, но взглянуть на быкочеловеческое будущее все же стоило. Интересно, куда завел минотавров путь, указанный Астерием Непобедимым — в райские кущи или в адские бездны?
Увы, меня ждало разочарование. Мало того, что мой минотавр был полуслеп (какой скорбный контраст с орлиной зоркостью предков!), так он еще старался не фиксировать свой взгляд на чем-либо конкретном, как бы отстраняясь от внешнего мира.
Это был типичный интроверт — личность, обращенная внутрь себя самой.
Действуя в своей привычной манере, он даже не заметил бездыханное быкочеловечье тело, лежавшее поперек пешеходной дорожки, но дама-инвалидка не преминула высказаться по этому поводу:
— Совсем обнаглели филины. Уже и дохляков не подбирают.
— Ты языком-то зря не болтай, — упрекнул ее минотавр. — Еще восьми часов нет. Труповозки позже выезжают.
— Откуда мне время знать! — окрысилась дама. — Сам же ведь мои часы загнал.
— А кто аккумуляторы от коляски на дозу «торчка» сменял? — парировал минотавр. — Ехала бы сейчас, как цаца, и меня не заставляла корячиться.
Ладно, не петушись, — дама устроилась в коляске поудобнее и постаралась придать своему потасканному личику благостное выражение. — А то на нас санитары в окна косятся…
Медицинское заведение, в которое они прибыли, пахло вовсе не больницей, а овощебазой — то есть вечной сыростью и залежалой гнилью. Пологий пандус, ведущий к входным дверям, был сплошь забит инвалидными колясками. Одни были еще в заводской смазке, другие успели заржаветь, но похоже, что ими никто никогда не пользовался.
Потянулись гулкие пустые коридоры. Минотавр двигался, не поднимая глаз, и единственное, что я мог видеть, кроме его брюк и ботинок, были серо-голубые квадраты керамической плитки, клочья окровавленной ваты, засохшие плевки и опорожненные одноразовые шприцы, которые дама-инвалидка почему-то называла «дурмашинами».
Судя по всему, дорога сюда была для этой парочки столь же привычна, как маршрут «спальня — туалет». Последовательно преодолев несколько стеклянных дверей, украшенных загадочными пиктограммами, они оказались в просторном помещении, где имелось и гинекологическое кресло, и целая батарея капельниц, и много другого оборудования, явно имевшего отношение к медицине.
За столом, столешница которого представляла собой толстую полупрозрачную плиту, восседал минотавр, облаченный в зеленый прорезиненный комбинезон и защитную маску. На рукаве имелась эмблема, изображавшая двух свившихся вместе змей.
