осторожностью опустил ее на пол.

Минуту-другую она глубоко дышала, полузакрыв глаза и прижимая к груди ладошку с тонкими пальцами. Каргин, отвернувшись, натягивал комбинезон. Он не испытывал неловкости или смятения; может быть,лишь нежность, какую чувствует мужчина к женщине, отдавшейся по собственному, явному и очевидному желанию. Но по прежним опытам он знал, что чувство это преходяще, ибо за ним стояла физиология, а не любовь; то, что на английском называют коротким и емким термином — sex. Такое слово имелось и в родном языке, но в нем ему придавали иной оттенок, отчасти постыдный, отчасти связанный с медицинской практикой. И потому, если б Каргин пожелал перевести это слово с английского либо французского, самым удобным эквивалентом стал бы такой: встретились — разбежались. Как с Кэти Финли.

— А ты темпераментный парень, — услышал он, застегивая пояс. — Жаль, что я тут ненадолго… Ну, приедешь в Нью-Йорк — заглядывай!

— Отчего ж не заглянуть, — пообещал Каргин и уже хотел добавить что-то ласковое, соответствующее моменту, но тут в кармане штанов раздался гудок мобильника. Вытащив его, он приложил крохотный аппаратик к уху.

Звонил Арада.

— Как сеньорита Паркер?

— Отдыхает после заплыва, сэр.

— Все в порядке?

— Так точно. Стою на страже, сэр. Акул в обозримом пространстве не наблюдается.

— Все равно, будьте бдительны. На пляж из рощи заползают змеи.

— Слушаюсь, сэр. Оружие на взводе, сэр, — отрапортовал Каргин.

Мэри-Энн захихикала.

— Хью?

— Он самый…— дождавшись гудков отбоя и сунув мобильник в карман, он опустился на пол рядом с девушкой.

— Хью-хитрец, Хью-ловкач…— тихо произнесла Мэри-Энн…— Шьется который год… Под одеяло не лезет, церковь ему подавай, тощей крысе…— она потянулась, забросив руки за голову. — А я — девушка честная! Под одеяло, может, и пустила бы, а в церковь меня не тянет! Бобби, конечно, идиот, но я ему пакостить не стану.

— Причем здесь Бобби? — удивился Каргин.

— При том…— ладошка Мэри-Энн коснулась его лица, погладила рубец под глазом. — А знаешь, хоть ты и киллер, а похож на Бобби… глаза такие же и лоб, и волосы, но потемней… Рот другой. И этот шрам… Украшает! Где ты его заработал, Керк?

— Шрам на роже для мужчин всего дороже…— пробормотал Каргин на русском и пояснил:

— В Боснии. Видишь ли, приняли нас за сербов и решили немножко побомбить. Так, для острастки…

— Нас — это кого?

— Роту “Би”, которой я командовал. Синюю роту “гиен”.

Девушка рассмеялась.

— Разве бывают синие гиены?

Каргин мог бы ей объяснить, что в армии подразделения обозначаются по всякому — и прозвищами, и буквами, и цветом; что буквы, цвет, а также номера, проходят по официальной части, тогда как прозвище необходимо заработать; что в этом есть определенный смысл, хоть не всегда понятный человеку невоенному: перед своими — отличить, противника же — запугать. Но тут припомнился ему Арада, и вместо длинных лекций по армейской психологии, он сказал:

— Согласен, синие гиены — редкий случай. Такой же, как чернокожие шведы и рыжие аргентинцы. Хотя с Аргентиной я, наверное, не прав: страна большая, люди разные…

— Разные, — кивнула Мэри-Энн, натягивая майку. — Если ирландец постарается, будут тебе рыжие аргентинцы. Тощие, как крысы в мормонской церкви.

— Выходит, он твой кузен? — Каргин поднялся и свистнул, подзывая лошадей.

— Черт его знает… Слышала я, что дядюшка путался с мамашей Хью…

Болтают разное…— Мэри-Энн ловко поднялась в седло. — С кем он только не путался, старый козел! Подсчитаешь — позавидуешь… С турчанками и египтянками, испанками и ирландками, даже с японками… Может, — заключила она, — я вовсе не в папашу уродилась, а в дядюшку Патрика. Отчего бы и нет?

— А Том тебе, случайно, не племянник? — спросил Каргин, усевшись на мышастого. Мэри-Энн захихикала.

— Если только случайно, киллер. Но эта… как ее… бабка его…

— Кику-сан.

— Да, Кику… Она была с ребенком, когда ее дядюшка купил. За четыреста долларов. Мать видела фотографию, а на обороте проставлены цена и год. Кику и ее трехлетний бэби… Красивая! Мать говорила…

— Постой-ка, — перебил Каргин. — Выходит, этот бэби — отец Тома?

— Выходит, но Патрик здесь ни при чем. Редкий случай, как говорила мама…

Снимок датирован сорок шестым, в тот год Патрика перевели в Токио, а бэби уже большой. Конечно, он мог на расстоянии постараться… из Лондона…

— Сильно его не любишь? —поинтересовался Каргин.

Они неторопливо ехали по пляжу. Близился вечер, и длинные тени от скал Хаоса пали на песок. Солнце скрылось за утесом, похожим на пирамиду майя, расплескав по жертвенному камню свою золотистую кровь.

— Сильно, — девушка закусила губу. — Знаешь, Керк, временами я думаю, что если б не он, ничего плохого с нами бы не случилось. Ни с мамой, ни с отцом… И Бобби, может, был бы другим… Все было бы о’кей… Да ладно! Черт его побери! — она хлопнула ладонью по голой коленке. — Ну его в задницу, паука! Скажи мне лучше — выпить есть? Джин, виски… что угодно…

— Я же тебе говорил, что киллеры не пьют, — откликнулся Каргин. — Слишком опасно при нашей профессии. Печень пухнет, руки дрожат…

— Ну, у тебя ничего не дрожит, — заметила Нэнси и погнала вороную в гору.

День-другой Каргин размышлял о нравах миллиардерских семейств, потом забросил это занятие. Оно казалось бесплодным и даже более того — опасным; оно подтверждало марксистский тезис о развращающем влиянии богатства. С другой стороны, бедность вела к последствиям не менее жестоким, с поправкой на несущественный момент: одни давили ближних, чтоб обладать миллионами, другие рвали глотки тем же ближним за гроши. Но результат был одинаков, и это подсказывало, что истина лежит посередине.

Но кто ее ведал, ту золотую середину? Во всяком случае, не Алексей Каргин, чья жизнь сломалась на грани двух эпох. Все, чему его учили прежде, в детстве и юности, стало теперь непригодным при новых порядках; авторитеты низринуты, идеалы разрушены, и нет им замены, и места в мире тоже нет. Он полагал, что в таких обстоятельствах не может судить ни богатых, ни нищих, поскольку личность его как судьи — понятие смутное. В самом деле, кто он таков, этот судья? Российский офицер Каргин, наследник подвигов и славы предков? Тот, кто присягнул Отчизне и готов пролить за нее кровь, отдать ей жизнь? Или Алекс Керк, наемник Легиона? Командир “гиен”, продавший ту же кровь и жизнь по контракту не родной стране, а чужакам?

Бесспорно, он не имел права судить. Ему полагалось руководствоваться не зыбким призраком идей, канувших в небытие, но вещами реальными, такими, как контракт и кодекс наемника. А этот кодекс гласил: служи, будь верен хозяевам и не суди их — по крайней и мере до тех пор, пока их нельзя уличить в нарушении обязательств.

Но обязательства выполнялись строго, с той же основательностью, с какой шла подготовка к хозяйскому юбилею. В парке был воздвигнут шатер, украшенный флагами и цифрой “75”, виллу скребли и чистили от сфинксов на парадной лестнице до пальм перед пентхаузом, в поселок со складов завезли спиртное, а перед казармой установили пушку — дабы произвести торжественный салют. Кроме того, за