площадью Евразию; южные, в половину Африки, отделялись от него и друг от друга тысячекилометровыми проливами.
В парке, которым заведовал Пятый Вечерний, росли деревья, травы и кустарники с северного материка, несколько сотен разновидностей, с ландшафтами, имитирующими степной, лесной и горный биоценозы. К парку примыкали виварии с сайкатскими животными и птицами — из тех, что безобидны; хищников и ядовитых гадов Джеб Ро, координатор, ввозить запретил. Впрочем, материала для генетиков было вполне достаточно.
Именно в парке, на третий день пребывания на станции, Ивар встретился с коллегами. Стол накрыли в большом павильоне у границы леса и степи, и каждый мог полюбоваться необъятной голографической далью, что открывалась за морем золотистых трав. Четыре перемены блюд плюс закуски, соки и тинтахское вино делали банкет вполне достойным представителя Земли, хотя большой сердечности во взглядах и речах не наблюдалось.
Для человека не столь подготовленного, как Тревельян, пиршество кни'лина было нелегким испытанием. Скрестив ноги и выпрямив спины, они сидели на ковре перед небольшими столиками, и слуги Ори и Тикат, переползая от одного достойного к другому, неторопливо меняли токары и тока с питьем и едой, обходясь без помощи роботов и гравиподносов. Вставать не полагалось, ибо в быту кни'лина почти не использовали мебель, и эта сторона их жизни проходила на коленях, что было весьма похоже на традицию японцев. Живые слуги считались знаком особого почтения к гостю, как и парадные одежды, султаны из перьев, диадемы и браслеты. Место Тревельяна тоже было почетным — третье от координатора Джеба Ро.
Низкие треугольные столики располагались метрах в трех друг от друга, и этот порядок нарушался лишь единожды: Джеб Ро и Ифта Кии сидели рядом. Увидев это, Тревельян вздохнул; такая близость означала, что красавица — под личным покровительством координатора. Он был немолодым, но представительным мужчиной: широкие плечи, гордая посадка головы, холеное лицо и властный взгляд. То, как он поднимает бокал, берет токати пищу или поворачивает голову, казалось исполненным внутренней мелодии: величественный вид, изящная поза, плавные медленные телодвижения. Истинный аристократ
Говорили трое — Джеб Ро, Первый Лезвие и лингвист Зенд Уна. Беседа вгоняла Ивара в тоску, так как подчинялась строгим правилам: координатор высказывал некую мысль, Первый Лезвие ее развивал, потом лингвистом добавлялась заключительная фраза, и троица ждала, что ответит гость. Самым ценным в этом вялом разговоре была информация о предстоящих полевых работах. Джеб Ро сообщил, что вылетит на планету дней через пять и возьмет с собой земного ньюри; субкоординатор добавил, что для большей безопасности надо прихватить других достойных — предположим, Иутина и Второго Курса; затем лингвист принялся описывать местность вблизи базового лагеря и племена тазинто и терре, что жили окрест. Когда его речь завершилась, Ивар, сделав жесты благодарности, сказал, что готов хоть завтра отправиться на Сайкат.
Трапеза длилась четыре с лишним часа, и за это время Тревельяну улыбнулись дважды; оба раза — Иутин. Вероятно, он не хотел, чтобы это заметили, и потому его улыбки были быстрыми и робкими. В последнем Тревельян не сомневался: расположение лицевых мышц у кни'лина было таким же, как у землян, и мимика не отличалась от человеческой. Он улыбнулся в ответ и даже подмигнул.
Пир закончился, кни'лина поползли друг за другом к выходу, где Тикат и Ори, почтительно приседая, помогали им встать с коленей. У Тревельяна тоже затекли поясница и ноги, но он поднялся сам и прислонился к стене павильона, глядя на удалявшихся коллег. Большей частью на Ифту Кии, которая сзади была не менее очаровательна, чем спереди.
«Слюни пускаешь? — спросил пробудившийся дед. — Не советую. Эта киска уже при котике».
— Ты меня с этим индюком не равняй. Нет дамы, чтоб устояла перед десантом, — отозвался Тревельян и перевел беседу в деловую плоскость: — Ну, какие впечатления?
«Гадючник», — резюмировал командор и смолк.
Тихо ступая, приблизился Иутин, остановился в пяти шагах, вежливо согнул колени. На плече его парадного камзола трепетали золотые перья.
— Любуешься на второго генетика, ньюри Ивар?
— Можно без ньюри, — сказал Тревельян и, помолчав, добавил: — На Земле считают, что всякая женщина — средоточие красоты, и достойна того, чтобы ею любовались.
Иутин насмешливо прищурился.
— Даже Найя Акра?
— Почему бы и нет? У нее... хмм... очень стройная фигура.
— Слишком стройная. Женщину украшают округлости — конечно, в нужных местах.
Дождавшись, когда исчезнет процессия кни'лина, они зашагали по тропе через луг, поросший густыми золотисто-зелеными травами. Позади, за павильоном, стеной вздымался лес, деревья с темными корявыми стволами напоминали дубы, со светлыми — березы, а коленчатые тростники с узкими длинными листьями казались такими же, как земной бамбук. Чуть правее, где начинался горный ландшафт, торчали среди базальтовых обломков ветви колючего кустарника и мельтешили какие-то мелкие создания, точь-в- точь как ящерки на солнцепеке. Все вроде бы так, как на Земле... Этот эффект был знаком Тревельяну: глаз, в тоске по земному, выхватывал привычные детали, не желая замечать чужого, непонятного и странного. Но он, будучи разведчиком, обладал искусством более верного зрения и сразу воспринимал иное и отличное: листья «дубов», формой подобные маленьким ладоням с растопыренными пальцами; трещины в стволах «берез», из которых сочилась алая смола; синие цветы, гнездившиеся на вершинах «бамбуков»; рогатые трехглазые мордочки «ящериц». Тут была не Земля, а копия Сайката — точнее, приближение к ней, откуда удалили все клыкастое, когтистое, ядовитое, все опасности девственного мира, оставив только его красоту. Но расслабляться все равно не стоило.
— Я хотел бы... — нерешительно начал Иутин, когда они шагнули на каменистую осыпь.
— Да?
— Сказано Йезданом Серооким: того назову мудрецом, чьи душевные муки не видны миру. И еще он сказал, что страданий больше, чем радостей, и главные из них — унижение и попранная гордость, боль разлуки и одиночество. Униженный подобен мертвецу в погребальном кувшине; не видит он красок мира, не слышит звуков его и не вдыхает ароматов, и перед ним — лишь ухмылка обидчика. Но одиночество еще больней. Одиночество жалит душу, и потому...
«Красиво излагает, — заметил командор. — Как думаешь, что ему нужно?»
«В гости хочет пригласить», — мысленно пояснил Тревельян.
«И только? А маневрирует как при посадке с разбитым реактором!»
«Таков ритуал. У них, дед, все непросто».
Осыпь легла позади, они окунулись в голографическое небо и вынырнули в галерее сектора кни'лина. Вышли прямо из световой картины, изображавшей Йездана с закрытой Книгой в правой руке. Иутин закончил длинную речь о муках и страданиях и, наконец, сказал:
— Раздели мое одиночество, ньюри Ивар. Окажи честь, посетив мое жилище. Тоска по родине, если разделить ее на двоих, становится...
— ...радостью встречи, — продолжил Тревельян максиму из Книги Начала и Конца. — Я просил обходиться без ньюри. Официоз у нас не принят, особенно среди желающих стать добрыми знакомыми.
— Я понял, Ивар.
