Сказав это, она чуть не рассмеялась. «Нет, вы только взгляните: и впрямь парочка пожилых любящих супругов».

Замкнутое пространство корабля способствовало сближению. В течение очень короткого времени между Мэннингом и Пруденс установились легкие и весьма фамильярные отношения. Когда она переодевалась, Росс не удосуживался отворачиваться – разве что Пруденс меняла сорочку. И она без прежнего стеснения смотрела на Мэннинга, который умывался и брился, обнаженный до пояса. Правда, его могучий торс вызывал у нее странное волнение.

После того злополучного вечера Росс ни разу не поцеловал ее и вообще не вспоминал об этом случае.

Поразмыслив, Пруденс решила, что все к лучшему. Папочка наверняка пожурил бы ее и сказал, что винить тут некого – только саму себя. Она укоряла Росса за излишне страстные поцелуи, но при этом пыталась обмануть себя, скрыть собственное вожделение. Любой дурак заметил бы, что Росс совершенно к ней равнодушен. Об этом красноречиво свидетельствует его холодная манера поведения, когда они остаются наедине. Может, он целовал ее так пылко просто в отместку? В общем, если кто-то и проявил слабость, так это она, Пруденс.

Пруденс привыкла к ледяному безразличию Росса и решила, что, должно быть, таким уж он уродился. Что делать, если у пего характер мизантропа, который всегда старается держаться подальше от людей?

Но во сне, почти каждую ночь, он обнимал ее. Пруденс просыпалась, и его рука лежала у нее на талии. Иногда Росс шептал «Марта», и у Пруденс сердце разрывалось от жалости. Бедняга!.. У нее не хватало духа оттолкнуть его и разрушить эти сладкие грезы.

Чтобы защититься от подозрений Хэкетта, они вместе сочинили несколько историй «супружеской жизни», слепив их, словно кусочки мозаики, из разных реально происходивших событий: о том, как Росс практиковал в Лондоне, об их загородном доме в Глочестершире, о сельской ярмарке, куда Пруденс ходила вместе с Джеми.

Но как только разговор касался интимных подробностей, связанных с Мартой, Росс тут же замыкался в себе. А Пруденс не хотела злить его своими расспросами. Он редко называл ее Марта – даже при посторонних, – словно это имя доставляло ему нестерпимую боль. Пруденс не возражала: что ж, пусть обращается к ней просто «жена».

С едой дело обстояло куда лучше, чем она предполагала, наслушавшись рассказов моряков, которые частенько захаживали к Бетси. Все офицеры, включая Росса, взяли на борт собственные запасы продовольствия и вина, чтобы дополнить скудный корабельный рацион. А многие держали кур в клетках, которые стояли на главной палубе, в тени баковой надстройки.

Они обедали и ужинали в кают-компании, а раз в неделю угощались за столом капитана. С тех пор как Пруденс попала на корабль, она уже трижды посещала эти пиршества. В присутствии капитана Росс всегда вел себя натянуто, а потом туманно намекал, что от этого человека можно ждать только неприятностей. Но Пруденс пока не видела в поведении капитана ничего предосудительного.

Большую часть дня она проводила в светлой, веселой кают-компании: шила там или читала. Молодые офицеры не давали ей скучать. Они вместе играли в вист и в триктрак,[13] а лейтенант Эллиот научил Пруденс игре в кости. Она часто пела под аккомпанемент его скрипки, но дуэты с Сент-Джоном больше не повторялись. К чему испытывать терпение Росса?

Иногда офицеры флиртовали с ней. Точь-в-точь как деревенские парни, пускающие пыль в глаза местной красавице. Они всячески хвастались, изображали рыцарей перед поединком и на коленях умоляли Пруденс назвать имя ее избранника, окружали знаками внимания и осыпали комплиментами. Но она свято помнила слова отца, который частенько говаривал: «Гордыня ведет к падению», – и не позволяла вскружить себе голову.

Ей уже порядком прискучили неумеренные комплименты Сент-Джона. Пытался он ее соблазнить (как уверял Росс) или нет, но общение с этим щеголем утомляло Пруденс. Он не отличился большим умом и не мог поддержать серьезной беседы. Росс все же разрешил ей (правда, без особой охоты) носить его пряжки, но только потому, что подарок был грошовый и из-за него не стоило затевать ссору.

– Что вы сегодня собираетесь делать? – спросил Росс, покончив с пивом.

Пруденс раздраженно поджала губы.

– Понятия не имею.

Сорочки давно были готовы, она даже сделала на них вышивку. Книги, предложенные Россом, оказались скучными, хотя Пруденс иногда листала их, чтобы убить время. Росс уже сообщил, что сегодня дует штормовой ветер и на верхней палубе будет холодно. Значит, о прогулке нечего и думать. Ей стало не по себе при мысли о том, что опять придется слушать пустую болтовню Сент-Джона. Проведя с ним пару часов в кают-компании, Пруденс всегда радовалась обществу молчаливого Мэннинга.

– Не знаю, – повторила она, с неприятным сознанием, что впереди ее ждет длинный, тоскливый день.

– Чем вы обычно занимались дома, в деревне?

– Пасла дедушкиных овец. Ходила в церковь. Читала.

– Вам нравится читать? Для женщины это редкость.

– Мой папа был деревенским учителем, – сказала Пруденс, – он занимался и со мной.

– А!.. – Росс, казалось, обрадовался. – Может, вы знаете и латынь?

– Да. Немного.

– В таком случае, если хотите, можете мне помочь часок-другой в кубрике. Будете готовить и надписывать лекарства.

– Я и сама думала: не поухаживать ли мне за больными.

– Это не слишком приятное занятие. – Мэннинг нахмурился. – Помните, в прошлый раз…

Пруденс вспыхнула. Перед ее глазами снова встал матрос, страдающий отвратительным недугом, его красные, распухшие гениталии.

– Обещаю… я уйду из кубрика… если меня что-то напугает.

Росс едва удержался от улыбки.

– А вы не упадете в обморок при виде крови?

– Нет, я много раз видела, как повар режет овец. А потом выдирает их внутренности голыми руками. – Она указала на свое простенькое платье и фартук: – И одета я для черной работы.

Росс встал со стула.

– Что ж, идемте.

Они отправились в кубрик. Волны яростно швыряли корабль из стороны в сторону. Шторм разыгрался не на шутку. Возле кубрика, как всегда, толпились матросы, явившиеся к доктору со своими жалобами. Росс открыл дверь. Пруденс кивнула Бэйли в знак приветствия, а тот изумленно воззрился на нее и, забравшись рукой под парик, поскреб бритую голову.

Первым посетителем оказался Гауки. Он пришел в сопровождении Тоби Вэджа. У его друга на верхнем веке сидел огромный ярко-красный ячмень, и глаз почти совсем заплыл.