Пробыв в браке всего полдня, я уже успела нарушить установления собственного мужа.

— Отвернись, — потребовала я. — Пожалуйста, не смотри на меня!

Бригам был потрясен. Он извинился:

— Не понимаю, что произошло.

Он попытался, словно фиговым листком, прикрыть мне грудь порванной тканью.

— Отвернись же!

— Да-да, конечно.

Зверь убрался в свою берлогу, и Бригам сидел рядом со мной пристыженный и потухший.

— Надо мне отвезти тебя домой, — произнес он.

Он позвонил в звонок. Как я позже узнала, это был сигнал кучеру перестать кружить и направиться к месту назначения.

Когда мы подъехали к дому моей матери, Бригам сказал:

— Я пошлю туда моего человека, твоя мать выйдет к нам, и ты сможешь попросить ее принести тебе другое платье.

Он быстро вылез из кареты. Мне было слышно, как он разговаривает с кучером, который сразу же бросился бегом к передней двери дома. Я увидела маму на пороге, пытавшуюся разглядеть карету из-за плеча этого человека. Они недолго поговорили, и мама довольно нерешительно направилась к карете.

— Энн Элиза? — спросила она. — В чем дело?

Я объяснила ей, в чем мое затруднение.

— Понятно, — сказала мама. Она ушла в дом и вернулась со старым платьем. Войдя в карету, она увидела бархат, и лампы, и перламутровую отделку, и ее ужаснула эта роскошь. Помогая мне переодеться, она проговорила: — Ну вот, в этом ты сможешь с улицы дойти до двери дома.

Бригам постучал тростью в окно кареты:

— Ты уже готова?

Сквозь стекло я ответила:

— Сначала я хочу с тобой поговорить. — (Он взобрался в карету.) — Закрой дверь. — (Он повиновался и уселся на сиденье, явно пристыженный.) — Что такое в тебя вселилось? — резко спросила я.

— Прости. Я не мог справиться с собой. Я не хотел тебя встревожить, но ты сама не знаешь, как ты хороша.

— Благодарю, но ведь тебе не пятнадцать лет.

Я видела, как нарастает его гнев, как темнеет лицо, как назревает взрыв. Однако он сумел справиться со своей яростью, и краску словно смыло с его щек.

— Я не собираюсь тебя обижать.

— Поздно об этом говорить.

— В таком случае тебе придется меня простить. Это все, о чем я прошу.

Бригам Янг, Великий Человек Запада, выглядел как мальчишка, которого отругали. Он вышел из кареты и перешел улицу, остановившись под тополем. Пожилая пара, прогуливавшаяся перед сном, приветствовала его. Они были поражены, встретив Пророка на своей улице. Бригам тепло поговорил с ними, а они польстили ему, распространяясь о том, как прекрасна была его недавняя проповедь.

Мама помогла мне выйти из кареты, но я отказалась зайти в дом. Я стояла у калитки и ждала, пока вернется муж.

— Пойдем, — уговаривала она. — Идем домой.

Я не сразу поняла, что мой муж не станет прощаться со мной на улице. Он стоял с этой пожилой парой до тех пор, пока я не оказалась за закрытой дверью дома. Из дома я видела, как он заспешил к карете, припрыгивая на своих толстых, сужающихся книзу ногах. Кучер щелкнул вожжами. Лошади затопали, дернулись и рванули вперед. Карета сорвалась с места, прежде чем Бригам успел затянуть ногу внутрь. Из проема высунулась его рука и захлопнула дверцу. Вот так, в одиночестве, я провела свою свадебную ночь.

Мужа я не видела уже три недели, когда он вдруг приехал за мной, чтобы взять в новую поездку. Я попыталась занять его беседой, однако он, казалось, был погружен в свои мысли. Постепенно я начала осознавать, что он приехал вовсе не для того, чтобы занимать свою молодую жену разговорами. Как только карета выехала за пределы города, Бригам ожил и всем телом наклонился ко мне через сиденье. «О любовь моя», — простонал он, сбрасывая с себя зеленый плащ и издавая запах лимонных леденцов, чаша с которыми всегда стояла на столе у его секретаря.

Так состоялся наш брак.

Три месяца наш союз держался в тайне. Даже мои сыновья ничего не знали о новом статусе их матери. Я хотела рассказать им об этом, но, не умея объяснить необычные обстоятельства, просто не могла себя заставить сделать это. Очень часто думала я о моей маме, прошедшей через свою молодость без позора. Тогда как в моем случае каждый раз, как я расставалась с мужем после очередного тайного свидания в карете, я испытывала чувство унижения, словно была шлюхой второго разбора. Годы спустя, во время развода, Бригам обвинит меня в том, что я требовала от него денег по окончании наших интерлюдий, но в этих обвинениях нет ни грана правды. Я ничего не получала, кроме измятого платья, продавленной шляпки и стремления поскорее вымыться.

Все это время, которое у большинства других пар называется медовым месяцем, я каждое воскресенье посещала службу, притворяясь, что мои отношения с Бригамом остаются такими же, что и прежде. Воскресные службы в Дезерете — это время, когда общество самоутверждается и огромное беспокойство вызывает то, где кто сидит и с кем. Как у женщины, разведенной с мужем, мой статус был ниже статуса вдовы или незамужней девицы. Тайная свадьба ничего не могла в этом смысле изменить в глазах сообщества Святых. Я вместе с мамой и сыновьями сидела обычно на задней скамье, в то время как Бригам проповедовал тысячам своих приверженцев.

Впереди, заполняя с десяток рядов, сидел целый отряд его родственников — жены, дочери, сыновья, жены сыновей и т. д. Я же была всего лишь еще одной из примерно пятидесяти тысяч его преданных последователей, живущих в этой стране. Они не обращали на меня никакого внимания.

Каждое воскресенье проповедь Бригама непременно касалась темы «Правда». Ничто иное не может взвинтить Бригама сильнее, чем эта тема, и он способен целый час распространяться об этом понятии, ни разу не переведя дыхания. И поскольку он говорил об этом каждую неделю, я словно варилась в адском котле от стыда и беспокойства. Если Правда — это ключ к Вечному Блаженству, как утверждает Бригам, то что это означает для меня? В этот период я невзлюбила самое себя и мысленно называла себя просто «номер девятнадцать». Часто бывало так, что я не могла взглянуть в глаза моим мальчикам.

Наконец, после многих месяцев бесчестья, Бригам заявил, что готов представить меня как свою девятнадцатую жену. «Прежде всего надо поселить тебя в доме, соответствующем твоему положению», — сказал он. Он привез меня в унылый, дощатый и некрашеный небольшой дом, где, как он надеялся, я буду жить вполне счастливо, непрестанно ожидая его визита. Дом был обставлен всяческими остатками: я узнала потертый ковер из гостиной Львиного Дома, ободранную, в черных пятнах, лампу из театрального гардероба и надбитую утварь из пекарни Бригама. (Один из моих знакомых — я встретила его в Вашингтоне после развода — посоветовал мне не останавливаться на домашних проблемах, рассказывая о моей жизни. «Это мелочи, — сказал он. — И вы выглядите мелочной, говоря о них». На это я ответила достопочтенному джентльмену: «Я уверена, что вы никогда не пробовали сварить компот в дырявой кастрюле».)

Почувствовав мое разочарование, муж спросил:

— Тебе здесь не нравится?

По правде говоря, я расстроилась не из-за дома, если можно было так назвать эту жалкую лачугу с