существенное, оставив квинтэссенцию пережитого и суть страдания, выпавшего на твою долю. Словом, к воспоминаниям надо относиться бережно. Воспоминания есть нечто личное, интимное и недоступное никому из окружающих. Воспоминания нельзя отнять, они составляют только твое достояние, только твою исключительную собственность. У многих вся жизнь есть погоня за будущими воспоминаниям. Это мудрые люди, они насыщают быстротекущие дни разнообразными трудами. Воспоминания всегда движение к цели в прошлом, удивительный динамический процесс, сопутствующий нам до последнего вздоха. Без воспоминаний нет цивилизации, нет культуры, а народ без воспоминаний — не народ.

Воспоминания и документы любого рода, даже ничтожные трамвайные билеты, находятся в неразрывной связи. Вот почему за документами, относящимися к выдающимся людям, начинается охота и нередко при их жизни. Константин Петрович давно понял, что воспоминания угодны Богу, а дневник не житийный, а житейский факт. Документы или письма дают толчок к воспоминаниям и являются строительным материалом для реконструкции того, что никакими силами ни вернуть, ни восстановить нельзя. Замечательное письмо отправил Константин Петрович бывшему ученику своему императору Александру Александровичу за год до его смерти и за четырнадцать лет до собственной кончины. В послании Константин Петрович пишет о сохраненных бумагах и о том, что главные из них — переписку с покойной Екатериной Федоровной Тютчевой — он намерен запечатать и отдать в Публичную библиотеку, «Вашему величеству памятно, что в первые годы Вашего царствования Вы оказывали мне близкое доверие, — продолжал далее Константин Петрович. — Следы его действительно хранятся у меня, но не в виде каких-либо записок. Это — разного рода бумаги, которые характеризуют эпоху с ее волнениями, отчасти все, что от Вас мне присылалось, и записочки Ваши. С своих писем ничего у меня не оставляется, ибо я пишу все прямо набело. Все эти материалы никому, кроме меня, не известны, но я собирал их по годам в папки, коих имею несколько, с надписью: «Novum Regnum». Вот — одно, что после меня останется, в качестве исторического материала, — и все это я готов буду хоть теперь же сдать в безопасное место».

В преддверии кончины Константин Петрович выражал желание, чтобы жену не тревожили розысками бумаг, имеющих политическое значение. Он обладал верным предчувствием. Дневник графа Витте чиновники полицейского ведомства пытались изъять у Матильды Ивановны из сейфа в заграничном особняке, но поиски оказались совершенно безуспешными. Граф и урожденная Хотимская переконспирировали опытнейших конспираторов и шпионов. Правда, вскоре из-за наступившей всеевропейской бойни и грянувших всяческих революций и войн мемуары осторожного и хитрого Витте потеряли политическое значение, но приобрели другое, вечное — историческое, которое, к сожалению, недобросовестные издатели в коммунистическую эпоху направили на компрометацию разрушенного посредством обмана и предательства государственного строя, не делая никаких поправок на время и на окружающую антигуманную псевдосоциалистическую действительность, сформированную на рабовладельческих — гулаговских — принципах.

Между тем существуют события и воспоминания, обладающие императивными чертами. Они просто не могут не состояться. Но документальные подтверждения отсутствуют. Искусство воссоздания этих событий и воспоминаний — сложнейшее из искусств. Ни «вымыслу» здесь нет места, ни отсебятине. Вымысел — абсолютно иной аспект созидания и реконструкции. Грань тонка, эфемерна, но она налицо и дает о себе знать. Не могу удержаться, чтобы не привести мысль князя Петра Андреевича Вяземского, отлично разбирающегося в такого рода проблемах: «Пушкин в исторической своей драме многое выдумал: например, сцену Дмитрия с Мариной в саду. Но эта сцена могла быть и, во всяком случае, именно так и могла быть. Когда знаешь историю, то убеждаешься, что поэт остался верен ей в изображении характеров пылкого самозванца и честолюбивой полячки». В авторском примечании к процитированному князь прибавляет еще более весомую аргументацию: «В «Капитанской дочке» есть также соприкосновение истории с романом; но соприкосновение естественное и вместе с тем мастерское. Тут история не вредит роману; роман не дурачит и не позорит историю». Свое искусство исторического летописца князь продемонстрировал, оставив подробное изложение того, что произошло в Ницце, когда умирал цесаревич Николай Александрович. Его наставник тогда находился вдали от виллы Бермон — в Петербурге.

История и воспоминания в некотором роде близнецы. Совмещение истории и воспоминаний закономерно. Изложить историю человека и событий, имеющих к нему касательство, используя форму воспоминаний как литературный прием, — небезосновательная, вполне естественная и органичная попытка проникнуть в недоступное, не бывшее, но могущее быть, то есть то, о чем писал князь Вяземский. История — это и есть, по сути, воспоминание.

Но возвратимся к Константину Петровичу, который, собирая и запечатывая документы и переписку, готовился к старости и уходу в лучший мир. Да, он вспоминал свою жизнь, насыщенную разнообразными происшествиями, не мог не вспоминать в один из самых страшных периодов, когда перед ним разверзлась бездонная пропасть.

Воспоминания чаще всего избирательны. Они соответствуют настроению, таинственному, необъяснимому и непознаваемому состоянию души, склонной к трудно уловимым ассоциациям. Натуры с логическим мышлением способны представить собственную жизнь в яркой последовательности за весьма небольшой срок после сильного и неожиданного потрясения. Отставка и оскорбительное пренебрежение императора, торжество графа Витте и митрополита Антония явились для Константина Петровича именно таким потрясением. Ему ничего не оставалось, кроме работы над переводом Нового Завета и воспоминаний.

Он не вел дневников, подобно Валуеву и Половцову, фиксирующих почти каждый шаг. Но зато его тренированная память выбрасывала на поверхность факты, беседы и ситуации, которые не выдержала бы ни одна бумага, потому что не всякая бумага любое стерпит. Осенью 1862 года Константин Петрович был переведен на обер-прокурорскую должность во второе отделение VI департамента правительствующего Сената, а после возвращения из путешествия по России, конечным пунктом которого избрали Тавриду, он получил орден и назначение в VIII департамент и тоже на обер-прокурорскую должность. Прошлым декабрем Никса пригласил наставника в поездку руководителем по делам гражданского управления. Тщательно подобранная свита отличалась высоким интеллектуальным уровнем и отличным знанием страны. Такова внешняя канва событий. Но летнему паломничеству предшествовало то, что не было положено на бумагу в объеме, который мог бы вызвать пристальный интерес у ангажированных историков. Никса не делал никаких заметок, а Константин Петрович не пожелал раскрывать суть бесед с воспитанником по причинам слишком понятным, чтобы их расшифровывать. Между тем разговоров на сюжеты, которые предлагала реальность, не удавалось избегать ни при каких обстоятельствах. Учитель и воспитанник давно вошли в доверительные отношение. Строя повествование не только на написанных ранее и другими людьми строках, приходится с определенной долей страха применять такой же прием, который использовал автор «Бориса Годунова». Приведенные диалоги с цесаревичем, несомненно, происходили. Здесь вся соль в приближении к тому, что мы называем истиной. Психологический анализ позиции и исторической концепции Константина Петровича позволяет вложить ему в уста именно те фразы, с которыми читатель познакомится ниже. Не вспоминать о них осенью 1905 года он тоже не мог.

Смерть цесаревича Константин Петрович воспринимал как роковой час для России. В письме от 12 апреля 1865 года к Анне Федоровне Тютчевой он излил свои чувства: «О, какое горе, Анна Федоровна! Какое горькое и страшное горе! Такая тоска, такая тьма напала на душу — всю светлую неделю прожил я в агонии, от одной телеграммы к другой, — и все еще таилась надежда, а сегодня страшная весть все унесла, все разбила — нет нашего милого царевича — и всякую минуту его точно живого видишь перед собою».

Кроме объяснимых эмоций, в письме есть и нечто политическое, связанное с Россией и грядущей, правда, еще далекой сменой власти. Раздумья эти чрезвычайно важные — они-то и определяют тональность и содержание бесед, подсказанных действительностью в самом начале 1863 года. «Кого и что