доброго, в темницу засадишь.

Ему было неприятно, что победу омрачали внутренние неурядицы. Он чуял, что не всех радуют успехи, особенно военные. До Полоцка он не участвовал в такого рода крупных сражениях. Под Казанью царский голос терялся, и воеводы скорее использовали Иоанна как знамя. За царя погибнуть славно и почетно. Если царь о подвиге не узнает, то кто согласится головой рискнуть? Оглядывая толпу придворных, которые окружали его, не очень охотно соблюдая дистанцию, Иоанн прикидывал: кто следующий? С кем доведется вести унизительную игру? Адашевские корешки он пока не вырвал. Данила — Алешкин брат — на свободе, и до сих пор у него не отобран чин окольничего. Да что Данила Адашев! Князь Андрей Курбский нет-нет да помянет добрым словом покойного друга. Не устроить ли ему туже участь? Скрытен стал в последнее время, глаза отводит. Басманов с Малютой на Курбского смотрели, как будто он не живой еще человек, а бесплотная тень, то есть нечто, уже лишенное плоти.

— Напрасно, пресветлый государь, ты князя метишь в наместники ливонские. Не в Дерпте его держать нужно, а рядом, в Москве, — предупреждал Басманов, жестом приглашая Малюту выразить похожее мнение. — Тюрьма по нему плачет. Ускачет иначе он темной ноченькой.

— Ты же его, Алексей Данилович, сам недавно хвалил, — удивлялся царь.

— В горячке боя, а не по зрелом размышлении, — оправдывался Басманов.

Между тем полоцкий разгром дал немалую прибыль. Ни один поход со времен покорения Казани не был столь экономически выгоден. Оказалось, что захват процветающих городов — самый быстрый и надежный способ пополнить казну. В этом XVI век ничем не отличался от предшествующих столетий. Малюта привел к царю двух сребробородых иудеев в длинных черных халатах и доложил весело и с какой-то дьявольской ухмылкой:

— Вот они, пресветлый государь, готовы отвести моих людей туда, где спрятано ихнее золото, а в обмен просят опасную грамоту или отпускную.

Иудеи понимали по-русски. Они бухнулись на колени и воздели руки к потолку роскошной приемной залы во дворце епископа Гарабурды. Теперь они на собственной шкуре почувствовали разницу между московским православным властелином и папистами, которые иногда переделывались в протестантов. Последние плетками по спинам не охаживали, как Малютины охранники. Впрочем, требования у московитов оставались прежними — золото и серебро.

Через несколько дней после взятия Полоцка стрельцы согнали окраинных ремесленников и жалких торговцев с женами и детьми к берегу Двины и, напирая лошадьми, вынудили иудеев войти в ледяную воду. Испуганные люди, вся вина которых заключалась в нежелании признать Иисуса Христа сыном Божьим, причитали и плакали, но не делали попыток к сопротивлению.

Иоанн стоял на пригорке и, видимо, наслаждался странным и ужасным, но обычным для европейского средневековья зрелищем. Никто не промолвил рядом с ним ни слова. Князья Андрей Курбский и Владимир Старицкий, в другое время предпочитавшие уклониться от подобных забав, на сей раз с вниманием наблюдали за происходящим.

— Врагов Христовых не след жалеть, — произнес равнодушно Курбский. — Это народ, смуту сеющий и поклоняющийся золотому тельцу. Развратный народ недостоин сострадания.

Пеленочники захлебывались и тонули первыми. Мороз сковывал члены, и матери не могли нести детей на руках. А стрельцы все подталкивали обреченных подальше от берега, избивая нагайками тех, кто пытался задержаться на мелком месте.

— Гойда! Гойда! Гойда! — то там, то здесь слышались разбойные и пьяные возгласы.

Поляки, которых Иоанн вскоре простил за упорное сопротивление при штурме Полоцка, и их предводитель, надменный шляхтич Вершхлейский, не выражали при сем зрелище ни гнева, ни беспокойства, будучи полностью уверенными, что с подданными Жигмонтовой короны русские не посмеют обращаться подобным образом. Но они заблуждались на этот счет. Просто их час еще не настал. Малюта рвался наконец посчитаться с пленными.

— Не торопись, Григорий, — жестко отрубил Иоанн. — Каждому свое. Полякам одно питье сейчас, литовцам — другое.

И Малюта не тронул шляхтичей. Но он не разделял точку зрения Иоанна. Поляк другом не станет. Он милость от слабости не отличает.

— Сторонников Жигмонта разъединять полезно, — поддержал Иоанна Басманов. — Волком они друг на друга должны смотреть.

Иоанн велел предводителю татарской конницы ногайскому князю Файзулле собрать католических проповедников в бернардинском монастыре и перебить их. Много там монахов погибло. Латинские храмы тоже разорили татары. В этом был тонкий расчет. Паписты теперь не смогут обвинить христианского владыку и доказать, что он вмешивался в религиозные споры.

Князь Андрей Курбский вошел в епископскую приемную, когда старые иудеи громко молили Иоанна о снисхождении. Иоанн слушал с любопытством. Так близко он никогда не сталкивался с представителями сего нелепого и преступного сообщества. В голове у царя не укладывалось, что именно они сперва дали миру Христа, а потом его же и распяли. Курбский знал иудеев получше.

— Не слушай их, пресветлый государь! Сперва пусть выдадут золото, — посоветовал Курбский. — Не дай себя обмануть.

— Добро, — согласился Иоанн. — Пусть сперва выдадут золото.

Когда иудеев увели, он велел Малюте:

— Отправь с ними Грязного. И чтобы больше не смущали народ и в Москву не лезли, казни усекновением главы.

— Тут способ есть чисто ливонский, — со знанием дела подсказал Курбский. — В ямы их водяные рыцари сажают, наполненные пиявками. Никто сей пытки не выдерживает долго.

Малюта поморщился — некогда возиться, скоро выступать. Он быстро пошел вслед за иудеями. Когда пахнет золотом, никому нельзя доверять, и, быть может, прежде остальных Ваське Грязному.

Иоанн собирался из Полоцка заехать в Старицу к двоюродному брату, чтобы там еще раз отпраздновать победу. Пусть Жигмонт нечестивый посуетится, создавая очередную коалицию против Москвы. Крымчаки его надули, и поделом! Так или иначе Полоцк теперь в Иоанновых руках, путь в сердце России перекрыт, Смоленск защищен, а там поглядим, что предпринять дальше. Есть сегодня чему радоваться и за что кубки поднимать на пирах. Иоанн решил назначить Курбского наместником в Ливонии, определив резиденцию в Дерпте. Хоть раз в день он будет проезжать мимо монастырской тюрьмы, где закончил жизненный путь его доброхот и собеседник Алешка Адашев.

— Я саму память об этом изменнике проклинаю, — часто говорил Иоанн.

— Сколько они, пресветлый государь, тебе зла причинили, — подливал, как всегда, масла в огонь Малюта. — Вроде и государя в Москве при них не существовало. Все от Сильвестрова имени совершалось. А как удалил преступников — народ честной возрадовался. Теперь на Руси веселие. Никто в унынии не пребывает. Люди, пресветлый государь, тебя любят, одному тебе хвалу поют. Что худого в том, если ты их лишний раз вином и хлебом попотчуешь? Дозволь на Пожаре скоморохам песни петь и гудошникам играть. Если не веселить народ, то и жить ему не хочется.

В речах Малюты содержалась доля правды. Басманов его поддерживал:

— Не один ты, пресветлый государь, так действовал. Вспомни римских кесарей, славных своих предков.

Иоанн знал цену басмановским словам, но все равно с удовлетворением вслушивался в величественную музыку боярской лести. Многие вельможи у трона тем и держались, что послов чужестранных с утра до вечера убеждали: