Щиты сверкали, а всадники выстроились так, что необходимого русским просвета между блестящими на солнце овалами и треугольниками не отыскивалось — все слилось в сплошную скругленную — загнутую к тылу — широкую полосу. Лучники, не дожидаясь команды, спешились и приступили к делу, стрелами осыпая «свинью» с разных сторон. Тело ее через несколько минут все-таки дрогнуло и распалось. Малюта крикнул стрельцам:

— Оставайтесь на опушке!

Рыцари ожидали налета лоб в лоб, но теперь им самим пришлось двигаться вперед по топкой почве. А Малюте того и надо было. Он заметил, как из ворот выскочил верховой и подскакал к одному из рыцарей, позади которого бился желто-красный флажок. Мелькнуло: значит, Грязной преодолел первое препятствие и его воины взобрались на стены.

— Вперед! — выдохнул из себя Малюта. — Вперед, ребята!

Лучники побросали свое оружие, прыгнули в седла и, размахивая кто чем — кто шестопером, кто арканом, а кто и палицей, ринулись на врага. Новгородские копейщики, держа смертоносные древки наперевес, побежали, да так быстро, что некоторые обогнали конных. Бежали рассредоточенно — россыпью, растягивая крупное тело «свиньи» в стороны.

— С боков заходи, с боков заходи! — кричал Малюта и сам одним сильным движением руки вынес коня на острие «свиньи».

Массивные лошади рыцарей оказались в подобной ситуации виновниками гибели собственных седоков. Конные воины-ливонцы без них, то есть без своих хозяев — рыцарей, не могли, спешившись, дать русским охотникам отпор. Когда новгородец шестопером раздробил оперенный шлем ближайшего всадника, сбив того на землю, началась вихревая скрежещущая свалка. Здесь все решало не театральное единоборство, как в поединке на ристалище. Здесь вступила в права сама война. Бей — хоть с фланга, хоть с тыла! Круши! Малюта сцепился вплотную с рыцарем, у которого поверх доспехов был накинут изумрудного цвета плащ с желтым крестом. Плащ и подвел ливонца. Плотная материя помогла в давке перелезть на круп рыцарской лошади, и Малюта ножом угодил в щель между наплечником и шлемом.

— Гойда! Гойда! Вперед! Все, что возьмем, — наше!

Малюта, усидев в чужом седле, с такой мощью ударил другого рыцаря шестопером, увернувшись от занесенного над ним меча, что тот свалился с грохотом под копыта соседних разъяренных ударами шпор коней.

Рыцарей, конечно, сразу не сомнешь. Ливонцы, когда надо, бойцы решительные, их ошалелым наскоком не обескуражишь. Уперев железные сапоги в стремена, рыцари медленно поворачивалсь вокруг оси, храбро отбиваясь от наседавших. За спиной полуразрушенной «свиньи» небо избороздили сперва плохо различимые серые полосы, а затем взметнулся ввысь столб сизого клубящегося дыма.

— Ах, Грязной, ах, молодец! — воскликнул Малюта. — Вали их, ребята, и вся недолга!

«Свинья» попятилась и развалилась окончательно, обнажив темное изуродованное и изломанное чрево. Разноцветные флажки были вмяты в перепаханную черно-зеленую почву.

— Вали их, ребята!

И охотники, растолкав гущу смущенных ливонцев, ворвались в ворота. Навстречу бежал Грязной с новгородцами. Пахло потом, гарью, и даже свежий — солнечный и солоноватый от нагретых сосен — ветер не разгонял эту мерзкую и перехватывающую дыхание вонь войны.

Сердцевина лета выдалась не только теплой и ясной, но и засушливой. Щедрости погоде недоставало. Сосны в Прибалтике по берегам речушек и озер высились, не движимые ветром. Песчаные отмели светлели под темно-янтарным ядовитым солнцем. Ленивые, успокоенные горячим воздухом волны их не облизывали. Чудилось, что время замерло и так будет длиться вечно. Война то затухала, то вновь ненавидяще вспыхивала ночными пожарами. Она стала коварней и изобретательней. В темноте зло менее заметно, чем при белом свете дня. Русскому путнику в одиночку отсюда не выбраться. Подстерегут, ограбят и зарежут. Местный житель озверел от проливаемой крови.

Боярский сын Петька Демидов с небольшим отрядом стрельцов отыскал Малюту в двух переходах от Дерпта на восток к Пскову. Его конь, заляпанный безумной пеной, пал, едва Демидов спрыгнул подле Малюты на землю.

— Беда стряслась, Григорий Лукьяныч, государь зовет назад. Скачи без промедления. Везде на ямах лошади для тебя готовы. — И Демидов свалился на пожухлую траву, обессиленный. — Другом тебя назвал!

Малюта ни о чем не расспрашивал и, не потеряв ни мгновения, сел в седло и ударил шпорами, слава Богу к тому моменту отдохнувшего аргамака. За ним бросились те, кого он приблизил за время похода. Богатый тучный обоз оставили без сожаления.

Что это была за удалая скачка! Сползали с коней, чтобы переменить полумертвых на свежих да глотнуть колодезной воды. Спешили от рассвета до заката и даже во мраке неслись к Москве, ориентируясь по звездам. Отставших не ждали и не оглядывались — летели вперед, почти не касаясь тверди, будто на ней, над выбитой копытами дорогой и кустарником. Ни лес Малюте не был помехой, ни овраги, ни вода. Его не мучило любопытство, что случилось в Москве и зачем он понадобился Иоанну? Внезапно нахлынувшее ощущение радости обуяло его. Подобно преданному псу он мчался навстречу хозяину, чтобы заглянуть в глаза и в них прочесть одобрение и благодарность. Рядом с Малютой царя не мучило одиночество. Окружающая враждебность отступала, а уверенность в собственных силах и праве возвращалась. Иоанн делался решительней и смелей. Безоговорочность выполнения приказа укрепляла мнение о себе как о Божьем помазаннике. Если слова повелителя подвергают обсуждению, то тем самым советники и друзья ослабляют его власть и в конечном счете посягают на Иоаннову связь с Господом Богом.

Малюта нашел государя на Арбате. Огромные языки пламени, словно извергнутые из пасти дьявола, взмывали к черному низкому и беззвездному небу. Зарево, багровеющее книзу, подергивало пространство жемчужной пеленой, изъеденной пеплом и огненной россыпью искр. Иоанн в разорванном кафтане, с прокопченным лицом, закатанными рукавами, без привычного черкесского кинжала в узорчатых ножнах у пояса, орудовал длинным багром, раскатывая в разные стороны крошащиеся под ударами, обугленные и дымящиеся бревна. В опасных ситуациях обычно лицо царя кривила ироническая усмешка. Он не допускал, чтобы кто-нибудь взял верх над ним, пусть и живые силы природы — огонь или вода. Сейчас он выглядел сосредоточенным. Несмотря на быстроту и резкость движений, взор его был умиротворен и печален. Он обнял Малюту, чего раньше никогда не делал, отстранил и снова обнял, шепнув:

— Худо, Григорий, худо! Чую горе великое — осиротеем мы!

Интуиция редко подводила царя. По дороге к Арбату от заставы Малюта узнал от стрелецкого головы Никифорова, что царица Анастасия захворала, а когда пожар пошел на приступ повторно, безумно испугалась, и царь решил отвезти жену в село Коломенское, а сам возвратился в Москву.

Мятущееся пламя не унималось. Оно перескакивало с места на место, возвращаясь иногда назад, и, казалось, отыскивало в обгоревших, залитых водой дворах еще что-то способное воспламениться. На пожар сбежались все кремлевские обитатели. Басманов, голый по пояс, распоряжался доставкой бочек с водой от берега реки. Стрельцы перехватывали их, снимали с телег и вычерпывали воду ведрами, передавая друг другу. Стрельцов много — влага узким, но мощным и безостановочным потоком текла к Арбату. Князь Вяземский велел разваливать и целые избы, чтобы освободить пространство, через которое огню не перебраться, а искрам не перелететь. Поодаль на жалком вырученном скарбе сидели понурые погорельцы. Но самый грустный вид имел богатый боярин князь Мстиславский, лишившийся красивой и благоустроенной усадьбы. Народ победнее, ругаясь и причитая, выводил на улицу из палисадов кого можно было спасти, а кого уже нельзя, то относил подалее и складывал тела в ряд. Государь обещал денег на похороны. Треск горящего дерева, стоны, крики и молитвы смешивались в один гудящий звук. Возникший было слух, что Арбат полыхнул от поджога, а это и есть дурной знак Божьего наказания, обрушившегося на