Девушка опустила голову на серые камни, и протянула к нему руки: «Пожалуйста! Я не могу, не могу жить без вас, не хочу жить!»

— Пани Марина, — он помолчал, — я люблю свою жену, и не буду ей изменять. Никогда. Ни с вами, ни с кем-то еще. До свидания, — он аккуратно положил кисть на грубую скамью, что стояла подле входа, и Марина услышала звук его шагов — Теодор спускался вниз, прочь от нее.

— Птица поет, — вдруг услышала девушка. «Господи, зачем? Зачем все это, если его нет рядом?». Она широко открыла рот, и, заталкивая туда пальцы, сдерживаясь, беззвучно зарыдала, царапая рукой холодный пол. «Не хочу, не хочу, — Марина помотала головой, и, с трудом поднявшись, не стирая слез с лица, подошла к узкой бойнице.

Она увидела, как внизу, на дворе, Теодор присев, раскрыв руки, обнял младшего сына.

«Стефан, да, — безразлично подумала девушка. Ребенок приник к уху отца и что-то прошептал — Теодор рассмеялся и, поцеловав его в щеку, посадил на плечи. Мальчик восторженно взвизгнул и мужчина, взяв за руку старшего сына, что стоял рядом, пошел к ней, к той, что ждала их у ворот замка.

Марина увидела, как она улыбается — широко, свободно, счастливо. Измученно подумав:

«Один шаг, всего один шаг, — она ощутила на лице холодный ветер, что свистел вокруг башни. «Я люблю свою жену, и не буду ей изменять, — вспомнила она, и, вздрогнув, отшатнувшись от бойницы, обернулась.

Его альбом лежал рядом с брошенной кистью, на скамье. Марина быстро нашла ее — он рисовал серебряным карандашом, тонко мягко. Девушка, смотря на опущенные долу глаза, на, берет, что был украшен соколиными перьями, — вынула из растрепавшейся прически шпильку.

— Сдохни! — шептала она. «Сдохни, курва! Я тебя сгною в земляной яме, вырву тебе глаза, сучка! Все равно он будет моим, слышишь! Только моим, навсегда!».

Повертев в руках сломанную шпильку, Марина вырвала изуродованный рисунок, и, засунув его под корсет, мгновенно промчавшись по лестнице, — захлопнула дверь своих покоев.

Бросив бумагу в горящий камин, смотря на то, как превращается она в серые хлопья, Мнишек шепнула: «Так же и ты».

Она раздула тонкие ноздри, и, откинув голову, неслышно сказала: «Я стану царицей московской. Потом она умрет, и царь, — она махнула рукой на двор, — тоже умрет, я уж позабочусь. Мы с Теодором обвенчаемся, и будем править. Вот».

Девушка бросила взгляд на огромную кровать под кружевным балдахином и вдруг злобно улыбнулась: «Знаю, кто мне поможет. Прямо сегодня вечером». Она позвонила и высокомерно сказала служанке: «Пусть принесут лохань и горячей воды. Хочу искупаться, и чтобы мне никто не мешал, понятно?».

Лиза посмотрела на кладовую, и, улыбнувшись, поцеловала младшего сына в затылок.

«Пахнет-то как сладко, — подумала она. «Господи, а растут — и не угонишься за ними, надо будет перед отъездом рубашки новые сшить, и к портному сходить — кафтаны нужны зимние, на меху, пока мы до Москвы доедем, уж и снег ляжет. Бедная матушка, и как она за Федей только успевала, когда он ребенком был? Петр тоже в отца — большой, а Стефан — вроде пока растет, как обычно».

— Все съели, — грустно сказал ребенок. «Даже окорок».

— Я вижу, — Лиза засучила рукава домашнего, простой синей шерсти, платья. «Ну, рынок уж и разъехался, у меня тут грибы сушеные где-то были? — она пошарила на деревянных полках.

— Их не ели, — обрадовался Стефан. «Не знали, как».

— Разве что только поэтому, — ехидно заметила Лиза, и попросила: «Принеси воды, пожалуйста. Сейчас пироги испеку, лука вон связка висит, а вечером отец и Петр с охоты вернутся, уток принесут, их зажарю. До завтра нам хватит».

Стефан принес ведро воды, и, помявшись, сказал: «Научи меня пироги печь. Я уроки все сделал, и для отца Тадеуша, и французский, что ты оставляла, и папин урок по рисованию — тоже».

— Научу, — удивилась Лиза, надевая большой холщовый передник, — а тебе зачем?

— Вдруг с тобой случится что-нибудь, — серьезно ответил Стефан, взбираясь на скамью, — кто тогда нам готовить будет?

— Да ничего со мной не случится, — Лиза взглянула в лазоревые глаза сына, и, наклонившись, поцеловав его, велела: «А ну бери корзину и быстро в курятник, все яйца, которые там есть — сюда неси!»

Он лежал в своей маленькой, сырой комнате — окно полуподвала выходило на улицу, и Болотников сначала следил за проходящими мимо ногами людей, а потом, когда колокол забил к вечерне, и снаружи стало тихо, — он вытянулся на широкой, скрипучей лавке, и, глядя в низкий потолок, пошарил по полу рукой.

Открыв флягу с водкой, мужчина отхлебнул и, вытерев рот рукой, тихо сказал:

— А она похожа на ту сучку. Тоже синеглазая была, пани Анеля. Да какая пани, тринадцать ей, что ли, было, Рахман-эфенди уж и родных ее нашел, дядя, собирался за ней приехать, шляхтич какой-то мелкий. Мать-то ее так на базаре и сгинула, и сестра старшая тоже, а Анелю эту Рахман-эфенди спас все же. Думали, в постель себе положит, а он никого не трогал — год я у него жил, и не видел, чтобы он хоть кого позвал из девчонок этих. Ходила, шляхтянка, задом виляла, дразнилась. Ну, и получила по заслугам.

— А что повесилась она потом, — Болотников усмехнулся, — так дура, что с нее взять. Я еще, с нее встав, сказал ей — живи со мной, ты теперь баба, тебе мужика надо. А она в петлю полезла, да еще и хозяину письмо написала, мол, я ее силой взял. Вовремя я сбежал, да, Рахман-эфенди мне бы за такое голову снес, не задумываясь.

Он выпил еще водки, и, опуская флягу на пол, насторожившись, потянулся за саблей — дверь чуть заскрипела.

— Здравствуйте, пан Иван, — донесся до него нежный, знакомый голос.

Он повернул голову и увидел кошачий блеск серых глаз.

— Не вставайте, — велела Марина. Она обвела глазами каморку, и чуть усмехнулась, увидев флягу на полу.

Болотников все смотрел на нее — снизу вверх. Девушка наклонилась, и, вдыхая запах водки, сказала: «Мне нужна ваша помощь, пан Иван».

Она, было, потянулась за мешочком с золотом, но Болотников, внимательно, цепко глядя на нее, сказал: «Ну, что вы, государыня, не за деньги же я вам служу».

Марина наклонилась еще ниже и что-то прошептала.

Тонкие губы улыбнулись: «Ах, вот как». Он мгновенно встал, и Марина попятилась — он был высокий, много выше ее, широкоплечий, и она вдруг подумала: «Словно волк, и глаза у него такие же — хищные».

Он запер дверь и, прислонившись к ней спиной, оглядев девушку, сказал: «Мы с вами, пани Марина, должны быть друзьями — одно дело делаем. Так что не волнуйтесь — о ней вы больше никогда не услышите. Ну, — Болотников махнул рукой в сторону окна, — после того, как там все закончим».

— Спасибо, — она шагнула к мужчине и вдруг почувствовала, как подрагивают у нее руки — мелко, едва заметно. «Я вам буду очень благодарна, пан Иван, — повторила она, опустив глаза.

— Благодарны будете, — задумчиво произнес Болотников, и одним быстрым, еле заметным движением вынул саблю. Металл блеснул в полутьме комнаты, и Марина ощутила прикосновение клинка в своей шее.

Она прерывисто задышала. Острие пощекотало нежную кожу и девушка, стоя на месте, не отводя от него взгляда, сказала: «Мы можем, пан Иван, доказать друг другу нашу дружбу».

Болотников протянул руку и, коснувшись ее пальцев, ответил: «Можем, государыня».

Она сглотнула, и, облизав губы, покраснев, шепнула: «Но я должна остаться, вы понимаете…

— Останетесь, — Болотников внезапно, резко рванул ее к себе, и, глубоко поцеловав, добавил:

«Останетесь, пани Марина». Девушка, едва дыша, застонала, и мужчина, так и стоя с клинком в руке, кивнул в сторону лавки: «Вам там будет удобнее, государыня».

Она заставил ее сесть, и, Марина, привалившись спиной к холодной стене, задрав юбки, широко развела ноги. Болотников опустился на колени и, девушка, вцепившись пальцами в его плечи, откинув голову назад, сказала: «Пан Иван…»