— О, — Стефан оживился, — а ты говорила — овощи! Это я съем, — ребенок, было, потянулся к ложке, но мать строго сказала: «Сначала отцу, потом старшему брату, а потом, — она поцеловала огненно-рыжий затылок, — нашему сладкому Стефану».

— А еще что-нибудь будет? — поинтересовался Петр, когда блюдо с мясом опустело.

— Пирог с потрохами, — улыбнулась Лиза. «Сейчас принесу, и ешьте быстрее, вас отец Тадеуш ждет».

— Он вас хвалил, кстати, — добавил Теодор, отрезая себе сразу половину пирога. «А когда вернетесь из костела — матушка с вами французским позанимается».

Когда прочли молитву, и дети, убрав со стола, убежали, Лиза закрыла дверь на засов, и, принеся перо с чернильницей, сказала: «Давай».

— Ты уверена, что она за тобой не пойдет, там, в Львове? — озабоченно спросил Теодор.

Лиза отмахнулась. «Ей пятнадцать лет, начальник охраны ее попросту не выпустит из комнат, что нам предоставляет воевода. И потом, я же быстро, — она улыбнулась, — зашла в лавку и вышла, за мгновение обернусь, никто не заметит».

Он закрыл глаза и начал диктовать — медленно, размеренно.

— Хорошо, что я архитектор, — вдруг, смешливо, подумал мужчина, — все детали сразу запоминаю. У Стефана пока с этим тяжело, он рассеянный, но ничего, позже придет. Линию он чувствует так, как я, уже сейчас. Петр — тот, — Теодор даже улыбнулся, — конечно, кроме сабли и коня, пока больше ничего не любит. Ну, избу выстроит, — впрочем, что это за мужчина, который избы не срубит? — вот и все. Ничего, кому-то и воевать надо».

Он закончил и ласково посмотрел на жену, которая посыпала чернила песком. Лиза вдруг встала, и, обняв его сзади, тихо спросила: «Тяжело тебе?».

Теодор усмехнулся.

— Ну, знал, на что шел. Конечно, я бы с большим удовольствием сейчас виллу где-нибудь в Венето строил, но, сама видишь, получается, что я вряд ли скоро к этому вернусь. Жаль, — он хмыкнул, и, поднеся ее нежную руку к губам, — поцеловал.

— Конечно, эту шваль, — он кивнул в сторону замка, — мы быстро разобьем, это я тебе обещаю.

Лиза все еще терлась щекой о его волосы. «У меня все сложено, — тихо сказала она, — как только время настанет, скажи».

— Надо будет еще с царем этим новым познакомиться, — нехорошо улыбнулся Теодор, — разузнать о нем больше.

— Я очень надеюсь, — он все еще улыбался, — что Годунов меня не станет с порога на плаху отправлять, да ну впрочем, не дурак же он. Думаю, даже вотчины кое-какие вернет, так что, — он все не отрывался от ее пальцев, — я тебя с мальчиками на Волгу отвезу, туда эти, — Теодор сочно выругался, — не явятся.

— Ладно, — он поднялся, и вдруг — Лиза рассмеялась, — подхватил ее на руки. «Ну и легкая ты у меня, — добродушно сказал мужчина, — нас кормишь, а сама не ешь ничего».

Жена шепнула ему что-то на ухо. Теодор подхватил ее удобнее и задумчиво ответил:

— А вот сегодня вечером и попробуешь, так просто я тебя во Львов не отпущу, не думай.

Только, — он внезапно улыбнулся, — не здесь. Приходи в студию после вечерни, я там камин разожгу».

Лиза взяла его лицо в ладони и серьезно сказала: «Каждый раз уезжаю, и каждый раз боюсь за тебя, Федя. И всегда бояться буду, пока это не закончится».

Муж все не опускал ее на пол. «Петр мне сказал, тебя этот Болотников тронуть пытался? — мрачно спросил Теодор. «Ты почему мне не говорила?»

— Да он мне просто подняться помог, — отмахнулась Лиза, — я поскользнулась во дворе.

— В Москве, слава Богу, такого не будет, — Теодор поцеловал ее, — там ты у меня ногами ходить не станешь, только в возке, и только с охраной. А этот мерзавец, если еще, хоть раз в твою сторону посмотрит — я его сам убью. Ну, там, — рассмеявшись, добавил мужчина, кивнув головой на восток.

— Ладно, — он вдохнул напоследок запах цветов, — беги, а я пойду, царицу московскую, — губы Теодора презрительно искривились, — писать. Ты вот что, — он взглянул на жену, — как сегодня в студию пойдешь, надень жемчуг, что я тебе прошлым годом подарил.

— Зачем? — удивленно спросила Лиза.

— Увидишь, — загадочно ответил муж.

В отсветах пламени ее кожа отливала перламутром. «Голову наклони, — велел Теодор. Он сидел, положив на колени альбом и вдруг, взглянув на жену, спросил: «Не холодно?».

Обнаженная, тонкая рука, украшенная жемчужным браслетом, потянулась за серебряным кубком, и Лиза, отпив вина, проведя кончиком языка по губам, тихо ответила: «Нет».

Теодор посмотрел на ее белоснежную, стройную спину и заставил себя вернуться к рисунку.

«Прямо на меня смотри, — приказал он. «Ну, ты видела эту Венеру синьора Тициана Вечелли, копию, правда, — помнишь?».

Синие глаза засверкали огнем, и Лиза, ответила: «Помню». Он набросал контуры ожерелья, и, потянувшись, не выпуская из рук карандаша, взял губами розовый, острый сосок.

— Пожалуйста, — тихо сказала жена, закинув руку за голову, рассыпав волосы по собольему одеялу, что лежало на грубом, каменном полу студии.

— Я еще не закончил, — он вернулся к альбому. «Теперь пальцы опусти, как она. Покажи мне».

Лиза подчинилась.

— Хорошо, — кивнул Теодор. «Делай, что делала, — он усмехнулся.

Женщина застонала и попыталась раздвинуть ноги. «Нет уж, — он все улыбался, — это только подо мной, Лизавета».

Лиза стиснула зубы и попросила: «Быстрее!»

— Потерпи, слаще будет, — он повернул к ней альбом: «Смотри».

Потом, как всегда, он вырвал лист, и бросил его в камин, и Лиза грустно сказала: «Жалко».

— Пока я жив, — ответил Теодор, взяв ее за подбородок железными пальцами, — никто не увидит тебя обнаженной, поняла? Она разделся, и, полюбовавшись ее блестящими, пышными волосами, увидел, как покорно раскрываются ее алые губы.

— И долго, — приказал он, наклонившись над лицом жены. «Долго и медленно, как мне нравится».

Марина Мнишек вышла на балкон своей спальни и, кутаясь в шаль, посмотрела на играющий над равниной закат. Вокруг замковой башни кружились вороны, и она заметила в узких бойницах отражение пламени камина.

Девушка встряхнула головой, и, перекрестившись, прошептала: «И пусть. Убегу с ним, в ту же Италию, и никто нас не найдет. Зачем мне эта дикая Москва, зачем неотесанный царевич? Папа меня хочет выдать за него замуж, потому что мы в долгах, вот и все».

Она подошла к венецианскому зеркалу и поправила черные, отливающие синевой волосы.

«Он на меня смотрит, когда портрет пишет, — тихо сказала себе Марина. «Я же видела, смотрит. Любуется. А жена его тут пусть остается, я ему тоже сыновей рожу, не хуже».

Она поцеловала жемчужный, маленький крестик, и, тихо толкнув дверь, оглянувшись вокруг, пробежала по галерее и стала подниматься вверх, по узкой, витой каменной лестнице.

Деревянная, тяжелая дверь мастерской была закрыта. Марина приникла глазом к большой, причудливой замочной скважине и внезапно, зло, скомкала подол шелкового платья.

— Курва, — неслышно сказала Марина. «Сучка проклятая, да гореть тебе в аду!».

Из-за двери раздался низкий, счастливый стон, и его властный голос: «А ну давай, садись»

— Я не выдержу, — измученно смеясь, ответила женщина и тут же опять застонала: «Да, да!»

Марина увидела, как она откинулась назад — каштановые, длинные волосы коснулись пола, и, закусив губу, тяжело дыша, попросила: «Еще!».

— Да я тебя только на рассвете отпущу, — ответил он. Марина, наклонив голову, отвернувшись, почувствовала, как ее глаза наполнились слезами.

Дорога на Львов, — широкая, накатанная, вилась, уходя за горизонт, и Болотников, стоя на холме,