проводив глазами золоченую карету с конным эскортом, посмотрел на восток. Солнце уже взошло, и лес играл осенним, золотым светом.

Он опустился на землю, и, сорвав травинку, повертел ее в руках, вспоминая карту. «Тула и Калуга, да, — мужчина хмыкнул. «Пан Теодор, как я посмотрю, с военным делом хорошо знаком, ну, впрочем, он крепости строил, даже вон, тот самый Белый Город, только потом в Польшу сбежал. Он — в Польшу, я — у казаков гулял, а теперь обратно в Москву вернемся».

Болотников, закинув руки за голову, лег на спину. Высоко в небе парил сокол. «Холопы, конечно, бросят оружие, как только им скажешь, что за истинного царя воюем. С боярами труднее будет, — он прикусил травинку зубами, — ну да ладно, вон, Мнишек говорил, что много недовольных царем Борисом. Сдох бы он, все проще было. А потом наследника, Федора этого — задушить, девку, Ксению, — вырвать язык, и в монастырь, и все — пусть Димитрий Иванович царствует спокойно».

Небо было пронзительным, голубым, как сапфиры на рукояти его сабли, как холодные, спокойные глаза.

«Я бы его и сейчас убил, — подумал Болотников, — однако нельзя. Надо уметь ждать. Как это Рахман-эфенди в Стамбуле говорил: «Не горячись, сам ты никуда отсюда не убежишь.

Погоди, я тебя пристрою гребцом на галеру, и в первой же стычке просто спрыгнешь в воду».

Умный был мужик, конечно, и на турка не похож — светловолосый, сероглазый. Говорил, мать его отсюда, из Польши. Он ведь меня спас, если бы не он — сдох бы я на том базаре. Он вообще европейцев выкупал, у него в доме кого только не было. И тоже отлично оружием владел. А так — пройдешь и не заметишь, маленького роста, и лицо не запомнить».

Болотников внезапно улыбнулся: «Ну что ж, если надо, то подожду. Не для того в турецком плену выжил, чтобы здесь свою голову сложить. А там, на Москве, я их найду, и уж тогда пан Теодор от меня не уйдет. Кто я здесь — такой же холоп, она и не смотрит на меня. А с вотчинами, с боярством — посмотрит, тем более, когда овдовеет. А об этом я позабочусь».

Мужчина поднялся и посмотрел на очертания замка вдали. «Ну вот, Мнишек сказал, что царевич уже на пути сюда. Не царевич, — поправил себя Болотников, — царь Дмитрий Иванович, законный наследник трона московского».

Он положил сильные пальцы на рукоять сабли и, раздув ноздри, вдохнул сладкий, осенний воздух: «Ох, погуляю. Как я с казаками гулял — то по юности было, а сейчас, на четвертом десятке, да еще и с армией холопской подо мной, — в крови там все потоплю».

Марина отложила замшевую тряпочку, которой полировала ногти, и взглянула на пани Эльжбету — искоса. Длинные ресницы были опущены, под глазами виднелись темные круги, и, — увидела Марина краем глаза, — на прикрытой скромным кружевным воротником шее проступали очертания синяков.

«Из кареты ее не вытолкнешь, — холодно подумала Мнишек. «Мы хоть одного роста, но она сильнее. Кричать еще начнет, а тут охрана. И отравить ее никак не удастся — я бы в Львове купила мышьяка, у аптекаря, однако меня одну никуда не отпустят, а при ней яд тоже выбирать не будешь. Хотя зачем грех на душу брать? Просто приду к нему и все скажу, когда вернемся.

— Он не выдержит, — красивые, тонкие губы Марины усмехнулись, — он ведь мужчина, и какой мужчина, — девушка почувствовала, что краснеет. «А потом ему придется меня увезти — иначе папа его убьет. Вот и все. Там, в Италии, — она томно закрыла глаза, — он всегда будет моим».

Лиза подняла ресницы и улыбнулась: «Почитать вам, пани Марина? У меня та книжка с собой, что отец Тадеуш из Рима получил. Ну, о страданиях умерших за веру».

— Почитайте, пожалуйста, — горячо сказала девушка. «Какие праведники, пани Эльжбета, ведь вы подумайте — уже есть много свидетельств того, что на месте казни отца Джованни, да хранит Господь его душу, — девушка перекрестилась, — люди исцеляются от болезней».

— Да, — Лиза потянулась за бархатным мешочком, — ну, надеюсь там, на Москве, нашим пастырям не придется жертвовать собой».

— Даже если придется, пани Эльжбета, — девушка оправила темно-серую, отделанную серебряной прошивкой шелковую юбку, — то жертва, угодная Богу, святая жертва. Этот ведь отец Франсуа — он тоже, на кресте погиб, да упокоит его Иисус.

— Аминь, — Лиза перекрестилась и начала читать: «Оказавшись в Нагасаки, я первым делом посчитал своим долгом записать все, что случилось в наших странствиях, а также честно и без прикрас поведать о мученической смерти моего товарища, который отдал свою жизнь, для того, чтобы спасти семью христиан от казни…»

Марина смотрела на алые, красивые губы женщины и вдруг подумала: «Вчера-то другое теми же самыми губами говорила, курва. Да и…, - вспомнив что-то, Марина отчаянно покраснела, и пани Эльжбета, прервавшись, озабоченно спросила: «С вами все в порядке?»

— Да, да, — пробормотала девушка, — жарко просто, я окно открою.

— Конечно, — женщина улыбнулась и вернулась к чтению, а Марина, опустив веки, вздохнув, сказала себе, твердо: «Ничего не бойся. Все будет так, как ты хочешь».

— Ну вот, — Юрий Мнишек отложил письмо и победно улыбнулся, — мой зять, Константин Вишневецкий, уже на пути сюда, с царевичем Дмитрием Ивановичем.

Теодор посмотрел на карту и задумчиво сказал: «Все равно, ваша светлость, боюсь, что полутора тысяч ваших добровольцев и двух тысяч казаков из Сечи не хватит, чтобы взять Москву. Даже с холопской армией на юге, да и, — мужчина поморщился, — не верю я, что пану Болотникову удастся собрать больше, тысячи сторонников. И артиллерии у нас нет, а у них, — Теодор кивнул на восток, — отличные пушки».

— Ах, пан Теодор, — рассмеялся Мнишек, — да московиты и не будут сражаться против законного царя, обещаю вам. Как только они увидят знамена Дмитрия Ивановича, они сложат оружие и перейдут на нашу сторону.

— К тому же, как нам сообщают, — он положил руку на бумаги, — следующим летом хан Казы-Гирей опять собирается в поход на север, и, таким образом, царская армия не сможет нам противостоять — они будут заняты отражением атак хана.

— Значит, следующим летом, — улыбнулся пан Теодор.

Мнишек кивнул.

— Ну, да хранит нас Бог, — мужчина перекрестился, и еще раз бросил взгляд на карту — Москва лежала в самом центре, и Теодор холодно подумал: «Ну, Смоленск им не взять, нечего и пытаться даже. Там Федор Савельевич такую крепость построил, судя по слухам, что город неприступным стал. Значит, кружным путем отправятся, через Чернигов. Посидели бы они здесь подольше, вот что. До конца лета, скажем, а лучше — до распутицы».

— Я вот что подумал, — сказал Теодор медленно, не отрывая взгляда от карты, — я ведь все-таки русский, ваша светлость, — он усмехнулся. «Давайте, я провожу пана Ивана через границу, и отправлюсь на Москву. Нам же нужны, — он помолчал, — сведения о том, что там происходит».

— А ваша семья? — озабоченно спросил Мнишек. «Все-таки, это опасно».

Теодор поднял искренние голубые глаза и серьезно сказал: «Ну, до возвращения истинного царя осталось совсем недолго, а там уже все трудности минуют и Москва заживет спокойно, не так ли?».

— Мы вам очень, очень благодарны, — Мнишек помолчал и продолжил: «И, конечно, Дмитрий Иванович наградит вас землями, по воцарении на престоле».

— Не в землях дело, — отмахнулся Теодор, — мне просто хочется видеть свою страну процветающей, ваша светлость.

— Нам тоже, пан Теодор, — тихо сказал Мнишек. «Нам тоже».

Лиза вышла на рыночную площадь, и взглянула в сторону толчеи вокруг торговых рядов.

«Все-таки хочется в Москву, — подумала она. «Или в Венецию. Львов, конечно, с ними не сравнится, но тоже — город, не деревня».

На кафедральном соборе зазвонил колокол и Лиза, перекрестившись, свернула в узкую, вымощенную булыжником улицу, разминувшись с повозкой, груженой битой птицей.

В лавке было сумрачно — кружева не любили солнца.

— Пани Эльжбета, — торговец расплылся в улыбке. «Готов ваш заказ, платки, как и просили, шесть штук, и три рубашки, одна, — он подмигнул, — короткая».

Лиза чуть покраснела и ворчливо сказала: «Длинные рубашки не всегда удобными бывают».