интеллигенции, составлявших костяк командования, господствовали прозападные настроения, подкрепленные «мюнхенской политикой». Начали говорить, что Гитлер «опозорил себя», связавшись с большевиками. Собственное «карканье» перед вступлением в Рур, Австрию и Чехословакию эти господа быстро забыли. И теперь, задним числом, им казалось, что прошлые-то шаги были оправданными. Но сейчас фюрер отрезал себе пути для мирного сговора с англичанами и французами, а значит — быть беде.

Спецслужбы рейха вели подготовку к войне не менее долгую и тщательную, чем дипломаты. Потому что для нападения требовался мало-мальски благовидный повод. Для этого еще в мае была задумана операция «Гиммлер» — по нападению на немецкую радиостанцию в Гляйвице, совершенное якобы поляками. Руководить операцией было поручено Гейдриху, который привлек к ней Небе и Мюллера. От армии по приказу Кейтеля участвовал Канарис. Возглавить непосредственную акцию Гейдрих поручил было своему помощнику по созданию СД, Мельхорну, но тот давно был с шефом в плохих отношениях (он был слишком независимым и самостоятельным работником, а Гейдрих этого не любил). Мельхорн заподозрил, что его подставят, впутав в слишком грязную историю (а потом, глядишь, вообще устранят), и отказался. Что ж, Гейдриха и это удовлетворило — стало хорошим предлогом откомандировать Мельхорна в распоряжение Министерства внутренних дел.

А исполнителем 10 мая был определен руководитель подсекции внешней разведки СД Науйокс. Он отобрал 6 надежных людей из СД, которые и должны были изображать поляков. На Небе возлагались связи с Канарисом — по приказу Кейтеля абвер выделил нужное количество комплектов настоящего польского обмундирования, оружия и документов. А Мюллер участвовал в операции по двум пунктам. Он отвечал за соответствующее поведение германских пограничников. И должен был поставить «консервы» — осужденных на смерть заключенных, которые тоже будут одеты в польскую форму, и их тела послужат вещественными доказательствами нападения.

В августе провели последнюю секретную рекогносцировку в Гляйвице. Мюллер доложил, что готов предоставить 12–13 осужденных преступников. Вторжение планировалось 25 августа, но Гитлер перенес его на неделю из-за колебаний Италии. Назначил на 1 сентября. И сценарий провокации в Гляйвице в последний момент тоже подправили — сочли, что хватит не нескольких смертников, а одного трупа. 31 августа Науйокс получил от Гейдриха условный сигнал, позвонил Мюллеру, и гестаповцы поблизости от радиостанции передали ему обреченного — врач, присланный Гейдрихом, уже сделал ему укол яда. Пограничников поблизости, как и предусматривалось, не было. В 20 часов люди Науйокса с пальбой напали на радиостанцию, выкрикнули по-польски в эфир обращение, что «пробил час германо-польской войны», что «сплотившиеся поляки сокрушат всякое сопротивление немцев» — и смылись, оставив труп. 1 сентября Гитлер и Риббентроп обнародовали ноту о «польском нападении», и дивизии вермахта ринулись через границу.

Гиммлер воспользовался подготовкой к войне в собственных целях — он давно мечтал иметь «свою» армию. И к началу польской кампании добился формирования первых боевых частей СС: пехотных и моторизованных полков, частей противотанковой обороны, пулеметных и разведывательных батальонов, одного артиллерийского полка. И если в Чехословакии следом за вермахтом была направлена айнзатцкоманда, то в Польше — первая айнзатцгруппа, состоящая из нескольких айнзатцкоманд. Задача ей ставилась — капитальная «чистка» занимаемой территории. Предписывалось изолировать или сразу уничтожать евреев, представителей польской аристократии и интеллигенции, влиятельное католическое духовенство. На совещании в Оберзальцберге Гитлер сразу предупредил своих генералов, что в Польше «начнут твориться дела, которые вам могут не понравиться» — но приказал не вмешиваться.

И в данном случае «генеральская оппозиция» ничего не возразила. Когда же эти самые «дела» начались, несколько обеспокоилась и выдвинула условие, записанное в дневнике Гальдера от 19 сентября: «Требование армии: «чистку» начать после вывода войск и передачи управления постоянной гражданской администрации, то есть в начале декабря». Словом, делайте, что хотите, но не у нас на глазах. Да и это было скорее не требование, а скромное пожелание. Фюрер к нему прислушаться не захотел, ну и ладно, генералы не настаивали.

Разумеется, разгрому Польши способствовал не только альянс Гитлера со Сталиным. Но и, в не меньшей степени, попустительство демократических держав. В западных источниках его пристойно объясняют «пацифизмом». Хотя в прошлой главе уже приводились факты, что англичане и французы были не против перенацелить агрессию немцев на восток. И какой уж тут пацифизм, если гремят пушки и бомбы сыплются на города? Однако та же политика продолжалась и с началом войны. Британский посол в Берлине Гендерсон несколько дней носился с идеей очередного предательства младшего союзника. Сообщал в Лондон, что первым условием для «спасения мира» должно стать «объявление маршалом Рыдз-Смиглы о его готовности немедленно прибыть в Берлин в качестве военного и полномочного представителя и обсудить все вопросы с фельдмаршалом Герингом». Да еще и жаловался, что «поляки саботируют мирное решение» — это когда их давили германские танки!

Чемберлен колебался, лавировал, тянул время. Подтолкнул его к действиям только скандал в палате представителей, поскольку вся его политика «умиротворения» позорно провалилась. Гитлер Лондону в рожу плевал, а ему все еще улыбочки строили. И лидер оппозиции А. Эмери резонно заявлял: «Доколе мы будем заниматься пустой болтовней, когда Британия и все, что ей дорого, и сама цивилизация находятся под угрозой?… Наш долг — выступить вместе с французами». Кабинет Чемберлена повис на волоске, и ему пришлось согласиться, что, конечно же, «вместе с французами» выступить придется.

Но в том-то и дело, что еще труднее было заставить выступить самих французов. Великобритания на своих островах могла позволить себе бушевать и возмущаться, даже объявлять войны, а непосредственные боевые действия в основном легли бы на долю Франции. И начинать их она совершенно не хотела. Между Парижем и Лондоном пошли долгие споры насчет ультиматума немцам: стоит ли его предъявлять, когда предъявлять, какой срок давать на выполнение требований? В результате Англия и Франция объявили Германии войну лишь 3 сентября, когда вооруженные силы Польши были основательно разгромлены.

Но и это вызвало в Берлине весьма подавленное настроение. А то и близкое к панике. Хотя Германия успела подготовиться к кампании гораздо лучше, чем против Чехословакии, она была еще далеко не та, что в 1940–1941 гг. Чтобы сокрушить Польшу, Гитлеру пришлось бросить против нее почти все свои силы. На Западе у него осталось всего лишь 23 дивизии. Против 110 французских. Как свидетельствовал Кейтель: «При наступлении французы наткнулись бы лишь на слабую завесу, а не на реальную немецкую оборону».

Все могло кончиться одним решительным ударом. И Польшу спасли бы, и агрессора уничтожили. Да только удара не последовало. Вместо этого началась «странная война». Франция даже потребовала, чтобы Англия не бомбила военные и промышленные объекты внутри Германии (чего немцы тоже очень боялись в тот момент). Словом, война началась только для того, чтобы политики смогли сохранить лицо. Для галочки. А Польшей пожертвовали запросто — тем более, что за ней лежал уже Советский Союз. Так может, все-таки сцепятся? Не сцепились. 17 сентября, когда разбитая польская армия практически перестала существовать, границу перешли советские дивизии. На следующий день они встретились с немцами, организовывались совместные «парады победы», культурно-массовые и спортивные мероприятия.

Отношения установились прекрасные. Часть офицерства, служившая еще с догитлеровских времен, воспитывалась в духе дружбы с Россией и издавна считала ее естественным союзником, а произошедшее — торжеством здравого смысла над временными разногласиями. Шло и политическое сближение. Интересно отметить, что на этом поприще нацисты перенимали и коммунистический опыт. Например, при составлении коммюнике по поводу оккупации Польши Сталин указал, что в немецком варианте факты изложены «слишком откровенно». И сформулировал вопрос так: дескать, целью России и Германии является «восстановление мира и порядка в Польше, которые были подорваны развалом польского государства, и оказание помощи польскому народу в установлении новых условий для его политической жизни». Немцы от данной формулировки пришли в восторг.