Петровне, кивнула:
— Ага…
На рассвете группа всадников появилась на опушке леса. Перед ними в туманной утренней мгле утопала деревня.
Млынский спал у окна на лавке, укрытый шинелью, Ерофеев — у двери. Он приподнялся на локте, насторожился. Услышав шум за дверью, вынул на всякий случай пистолет из-под вещмешка, лежавшего в изголовье.
— Ерофеич! — раздался голос Горшкова. — Не пальни спросонья в гостей.
— Черти носят! — проворчал Ерофеев.
Млынский резким движением сел на лавке.
— Что? — И сна уже ни в одном глазу. На крыльце громыхали сапоги, — Отвори! — Млынский застегнул воротник гимнастерки.
В горницу, звякнув шпорами, вошел Семиренко с неизменной шашкой у пояса, следом — человек в полушубке и в башлыке, надвинутом на лицо.
Горшкову, который сопровождал их, и Ерофееву майор приказал:
— Проследите, чтобы нам не мешал никто!
— Есть! — И Горшков исчез за дверью следом за Ерофеевым.
— Ну здорово, бродяга! — обнял Млынского Семиренко.
— Здравствуй, Васильич, что стряслось? Почему молчит рация Афанасьева?
— Именно, что стряслось, — сказал Семиренко, освобождаясь от своих ремней. — Вот он сейчас доложит тебе. — И шашкой в ножнах указал на человека, который уже успел размотать свой башлык.
— Капитан Афанасьев! — узнал его Млынский.
— Так точно, — ответил человек, которого мы знали раньше под именем Георга Райснера, и смущенно улыбнулся.
— Точно, да не так, — в ответ улыбнулся Млынский, пожимая руку Афанасьеву, который, скинув полушубок, остался в форме немецкого офицера. — Это вы у немцев в капитанах зачахли, Афанасьев, а я поздравляю вас со званием майора и орденом Красного Знамени…
— Спасибо, — грустно ответил Афанасьев. — А у меня совсем скверные новости: Цвюнше убит.
Млынский горько вздохнул, покачав головой.
— Как же это? Несчастный случай?
— По сообщениям их газетки — покушение.
— Какое покушение? Кто это мог? — Млынский взглянул на Семиренко.
— Бандиты! — сказал Семиренко. — С Садовой улицы, из бывшей гостиницы «Ленинградская», где теперь гестапо.
— Такая возможность не исключается, — согласился Афанасьев. — Тогда аресты Захара и отца Павла неслучайность. Если Цвюнше был под наблюдением, раскрыть его связи не такая уж сложная задача для профессионала, а Вольф не любитель…
— Кто еще арестован? — спросил его Млынский.
— Профессора взяли, Беляева… Захар при аресте погиб.
Млынский вздохнул.
— Какое несчастье…
— Беляева случайно могли загрести. Странно, что они на аптеку не вышли…
— Вы все-таки Анну Густавовну спрячьте. Жалко людей!..
— Сделано, — ответил Афанасьев. — Не пойму: если за Цвюнше следили, почему взялись за него только сейчас, когда дело уже сделано?
— Гибель Цвюнше — загадка, — сказал задумчиво Млынский, — аресты его связников — вторая загадка. Цвюнше передал нам сведения о квадрате 27. И этот квадрат — тоже загадка. — Он раскрыл планшет с картой. — Мы только попытались чуточку сунуться вглубь — сразу получили по зубам, погибли Юрченко и двенадцать бойцов…
— Этот ваш квадрат похож на бутылку, — заметил Афанасьев, рассматривая карту.
— Вот в самое горлышко пролезть не смогли. — Млынский встал из-за стола, прошелся по комнате.
— А если все три загадки, как в старой сказке, загаданы одной ведьмой? — спросил Семиренко.
— Похоже. И мы не разгадаем их, пока не пролезем сквозь это горло, — ответил Млынский. — Это надо срочно решать.
Вошел Ерофеев с дымившимися котелками, покосился на сидевшего в дальнем углу спиной к нему Афанасьева.
— И еще одно странное дело, — говорил Афанасьев тихо. — Склады, которые были захвачены каким-то лихим партизанским отрядом в Тарасевичах… помните?..
— Конечно, они и Алешку освободили, — подтвердил Млынский.
— …были переданы незадолго до налета на баланс СД, — продолжал Афанасьев.
— Ну и что?
— А то, что СД почему-то заменило армейскую роту охраны взводом наспех набранных полицаев. Зачем? Факт незначительный, но непонятный, а это тревожит… — Афанасьев поднялся, когда Ерофеев вышел из горницы, с усмешкой сказал: — Ерофеич ваш просверлил мне всю спину взглядом. Как бы не пришиб ненароком, ей-богу…
Млынский улыбнулся.
— Не любит он эти мундиры… Готовься, майор. Жаль твою крышу, но если не найдется другого выхода, идти в квадрат 27 придется тебе…
Афанасьев подошел к окну, мимо которого по деревенской улице прошли женщины в темных платках…
— Хоть одним бы глазком взглянуть, — сказал, ни к кому не обращаясь, Афанасьев, — как мама идет домой вдоль Днепра по Крещатицкой набережной…
С крыльца бывшей управы перед народом выступает Семиренко:
— Вот, товарищи, теперь вы сами выбрали Советскую власть… — он положил руку на плечо стоявшей рядом с ним женщины лет сорока, со спокойным крестьянским лицом и суровыми глазами, — пускай пока не закрытым и не тайным голосованием, как полагается, да зато родную, свою, верно я говорю?
— Верно! — ответили дружно из толпы.
— А что у нас на сегодняшний день наблюдается на дворе? Весна наблюдается. Отличная весна! И земля тоскует без пахаря, как баба без мужика, верно? Давайте вспашем и посеем побольше этой весной! Семенами поможем вам. Сеять, родные, надо потому, что до осени наши придут. Большевистское слово даю, придут! А мы — с урожаем, и сами сыты, и мужиков наших, воинов славных, накормим! Верно я говорю?
— Верно! — еще дружнее поддержали Семиренко люди.
— Вот так, — довольный, откашлялся Семиренко в кулак. — А теперь последний вопрос. Давай их сюда, Бондаренко!
Из управы вывели и поставили перед народом, враз встревоженно загудевшим, Павлушкина и трех полицаев.
— Ну, что с ними делать?.. — спросил Семиренко. — Не все сразу… Кто первым желает высказаться?
— Я! — донесся негромкий голос с дальнего края притихшей толпы.
Все обернулись и увидели Анну Лосенкову, бледную, едва стоявшую на ногах. Ее поддерживали под руки Ирина Петровна и женщина, что ей помогала. Анна, прижимая к груди ребенка, медленно двинулась сквозь толпу, которая расступилась перед ней…
Тихо звучала музыка. Вольф стоял у окна. С высоты второго этажа был виден внутренний двор гестапо с высокой кирпичной стеной.
