верить, а он говорил, что так надо. Он или не думал, что так все произойдет, или думал, но не хотел пугать. Вообще, в какой-то момент Ходорковский прекратил коллективные обсуждения ситуации, у каждого был свой сектор работы и общая трепология не приветствовалась. Может быть, поэтому я не вполне был готов к такому варианту событий — к его аресту.
На следующий день после ареста я встретился с Романом Абрамовичем, владельцем «Сибнефти». Он только прилетел из Лондона. Я поехал к нему. Хотел понять, как они в «Сибнефти» оценивают ситуацию, что это все такое и что они собираются делать. Напомню, что к этому моменту мы были практически одной компанией и у нас были общие интересы. Мы вместе вели переговоры о слиянии с Chevron. У меня не было никаких мыслей о возможной двойной игре со стороны Абрамовича. Плюс по условиям договора с «Сибнефтью» за разрыв сделки была предусмотрена неустойка в $1 млрд. Это серьезно.
К Абрамовичу тогда же приехал Леша Венедиктов. Он рассказывал о том, что происходит. Меня удивило: как будто отчитывался начальнику. Потом мы переговорили вдвоем. Абрамович сказал: «Я съезжу в Кремль. Разберусь». Он так и не отзвонил.
Логично предположить, что после ареста «группа в гражданском» пришла с обыском домой. Но нет. Никогда — ни до, ни во время, ни после ареста, ни по сей день — дома у Ходорковского не было ни одного обыска. Ощущение, что решение об аресте принималось в последний момент, как-то спонтанно, импульсивно даже. Ходорковский забыл при аресте в самолете портфель, который потом попросил адвоката забрать. О’кей, но если организуется целая операция с полетом через полстраны спецназа ФСБ и прочими признаками охоты на особо опасного преступника, то уж как-нибудь портфель с документами-то прихватите. Может быть, там важные доказательства его вины, в этом портфеле. Или такие доказательства могли оказаться у него дома. Теоретически. Какие-то записи или документы…
Сам факт, что Ходорковский, уезжая, оставил дома все так, как было, говорит, скорее, о том, что он до конца не верил в возможность ареста. Но он утверждает, что это не так.
МБХ: Я мало сомневался в реальной возможности ареста, однако мои представления о судебной системе были наивными. Имея опыт сотен арбитражных процессов, мне казалось, что я понимал возможную степень «прогиба» судей под влиянием «телефонного права».
Да, все, что можно истолковать в пользу «работодателя», все будет истолковано, но пойти прямо вразрез с законом? С таким я лично в арбитражных судах не сталкивался («дело ЮКОСа» было позже).
Поэтому мои предположения строились на возможности держать меня в тюрьме путем бесконечного следствия.
Мы предполагали и два года, и пять. Иллюзий повтора «дела Гусинского» не было. На нем власть слишком обожглась.
Команда для моей замены была подобрана и уже прошла стажировку (Стивен Тиди и Брюс Мизамор).
Вероятность отъема у нас ЮКОСа мы рассматривали как реальную, а вот разгром компании предвидеть не могли, поскольку он не ложился не только в рамки закона, но и в обычную логику прагматичного «государственника».
Однако привычка страховаться, к с частью, не подвела. После моего ареста дальнейшие шаги менеджмента были точными и соответствующими ситуации, тем более что международная практика существует.
Российские власти реализовали достаточно обычную для стран третьего мира модель. Реакция западных стран также была прогнозируемой и стандартной.
Единственный выбор возник у менеджмента после ареста всех счетов (в начале 2004 года) — останавливать производство или продолжать работу. Было принято решение не вовлекать в противостояние персонал компании, привязанный к своим «моногородам».
Вскоре после ареста Платона Лебедева я сделала интервью с Борисом Березовским, уже осевшим в Лондоне. Он предсказывал, что Ходорковского ждет аналогичная судьба, то есть политэмигранта (не угадал), и что компанию у него заберут (угадал). Ходорковский встретился со мной после этого интервью. Он был так зол, что говорил почти шепотом. По-моему, его бесила каждая фраза этого интервью. Я вспомнила рассказы его коллег: шеф всегда понижает голос, когда сердится.
— Неужели вы думаете, я отдам им компанию?
— Нет, не думаю. Я думаю, у вас ее заберут без спроса.
Сейчас Ходорковский говорит иначе.
МБХ: В то, что компанию могут забрать, я верил с того самого февральского заседания, где я выступил от РСПП с докладом о коррупции.
Может быть, и тогда, во время нашей встречи в центральном офисе ЮКОСа, он так думал, но вслух этого не произнес. Он на минуту задумался и сказал:
— Вы когда-то дали мне совет: не доверяйте Путину.
Действительно, после многочасового интервью с Путиным в феврале 2000 года и выхода книги «От первого лица»[14] мы встречались с Ходорковским и Невзлиным, и они расспрашивали о моих впечатлениях о Путине. Я, в частности, ответила, что никогда не принимала бы то, что он говорит, за чистую монету. Путин слишком хорошо владел профессиональной способностью располагать к себе собеседника и подстраиваться под то, что этот собеседник хотел услышать, чтобы ему можно было безоговорочно доверять.
Ходорковский продолжил:
— Я всегда помнил эти ваши слова. Но один раз забыл. Знаете почему? Потому что со мной говорил президент страны. И мне было сложно представить, что президент страны может вот так просто врать. Теперь я за это расплачиваюсь.
В комнату зашли люди, и я так и не успела спросить, в какой же момент он поверил Путину. Ответ на этот вопрос узнала много позже.
Василий Шахновский, акционер Группы МЕНАТЕП: Это была последняя личная встреча Ходорковского с Путиным. То ли 29, то ли 30 апреля 2003 года, точно дату не помню. Я могу рассказать лишь то, что мне рассказал Миша сразу после встречи.
Они встретились на даче Путина в Огарево. Встречу организовал Роман Абрамович, но он на ней не присутствовал. Процесс слияния ЮКОСа с «Сибнефтью» продолжался. Путин, естественно, был в курсе. Я, может быть, уже не вспомню все детали. Но, как мне помнится, сначала они разговаривали втроем: Путин, Швидлер и Ходорковский — руководители государства, «Сибнефти» и ЮКОСа. Речь шла о предстоящей сделке объединенной компании «ЮКОССибнефть» с Chevron. Переговоры с Chevron продвигались очень удачно. Обсуждались уже конкретные детали. Как ты понимаешь, такие серьезные сделки без согласования с Кремлем невозможны. Путину идея сделки понравилась, по крайней мере на словах он поддержал ЮКОС: «Действуйте. Тут все не так просто, разное про вас докладывают. Но я вас поддержу и в случае чего прикрою».
А потом Ходорковский и Путин остались вдвоем. И Путин сказал: «Прекратите финансировать коммунистов». Я тогда несколько удивился, когда об этом узнал, поскольку за несколько месяцев до этого, со слов Суркова, нам как раз было разрешено это делать. То есть мы эту тему с Кремлем согласовали. А может быть, Слава мне так сказал, а с Путиным не согласовал. Не думаю, что это был разговор в стиле «начальник-подчиненный», но слова Путина были восприняты Мишей как однозначное требование.
После встречи Ходорковский был спокоен, скорее, доволен разговором. И кстати, выполнил требование президента. Он перестал финансировать предвыборную кампанию коммунистов, но продолжал поддерживать либеральные партии — «Яблоко», СПС, ну и главную властную партию «Единая Россия!». Таковы парадоксы российской политики. Финансирование партии власти является, в сущности, обязательным атрибутом «неучастия» бизнеса в политике.
