Первый опыт

«В формировании научного духа первым препятствием является начальный опыт, это опыт, усвоенный до критики и вне ее, а эта критика необходимым образом является составным элементом научного духа».

Почему? Дело в том, что критика не могла применяться до тех пор, пока не установился этот начальный опыт. Башлар развивает тот тезис, что научный дух должен формироваться против Природы, против всего того, что как внутри, так и вне нас является импульсом и уроком этой Природы. Научный дух формируется, реформируясь. Понять Природу — значит сопротивляться ей.

Среди факторов, которые противостоят научному духу, можно отметить школьные учебники, которые постоянно переиздают, не вдаваясь серьезно в их анализ. Напротив, не хватает настоящих учебников, популяризирующих науку, считает Башлар. Одной из ошибок школьных учебников является желание представить науку органически, как единое целое. Они построены в логическом порядке, запрещающем перескакивать через главы. Но наука вовсе не это. И тем не менее Башлар констатирует, что с XVIII века идет настоящий прогресс в науках и в их преподавании.

В XVIII веке корни научных книг уходили в повседневность. В качестве примера Башлар приводит книгу аббата Понселэ о громе, которая должна была ответить на вопросы людей того времени, боявшихся молнии и связанных с ней опасностей. Автор объясняет данный феномен своим читателям, чтобы изменить психологию той эпохи в отношении природных явлений… То же замечание относительно связи с политикой в классическую эпоху. Автор научных книг должен определить свою позицию относительно власти… Башлар считает, что сегодня все обстоит иначе и прогресс научного духа достиг с тех пор таких высот, что «расстояние от Плиния до Бэкона меньше, чем от Бэкона до современных ученых», в частности в том, что касается автономного характера научного выступления относительно других социальных выступлений.

Существовавшая еще в XVII веке донаучная мысль не является «правильной», ибо в официальных лабораториях она была одна, а в школьных учебниках — другая.

Проблема XVIII века заключалась в том, что, делая науку от жизни, ее проводники отдалялись от смысла проблемы, которая ставилась перед научной мыслью, следовательно, они отдалялись и от нерва прогресса. Такое умозаключение Башлар иллюстрирует примером об электричестве в XVIII веке. Он размышляет о трудности, которая заключалась в «отказе от живописности первичного наблюдения, в оголении электрического феномена, в освобождении опыта от всего лишнего, от неверных выводов». Эти доктрины были признаком очевидного эмпиризма: «интеллектуальной лени удобно размещаться в эмпиризме, называть факт фактом и запрещать поиск закона».

Донаучная мысль не стремится исследовать достаточно описанный феномен. Она ищет не изменение, а разнообразие. Поэтому отсутствует метод. В то же время все интересуются наукой. О ней всюду говорят. Считается, что каждый должен ставить эксперименты. Но если наука и приобретает светский характер, то этот факт не превращает мир в ученый город. Светскость не способствует правильному формированию научного духа, считает Башлар.

Люди XVIII века больше увлекаются постановкой опытов, взрывов, демонстрацией явлений, а не их причинами. Сегодняшнее обучающееся молодое поколение — тоже. Они более склонны романтизировать науку как таковую, а не ее законы.

«Без придания рациональной формы опыту, который определяет состояние проблемы, без постоянного обращения к четкой рациональной структуре мы позволяем утвердиться подобию неосознанного научного духа, для развенчания которого впоследствии требуется медленный и тщательный психоанализ».

Этой опасности неосознанного могут также подвергаться научные идеи:

«Поэтому необходимо оживить критику и столкнуть знание с условиями, которые его породили, постоянно возвращаться к тому этапу зарождения, который соответствует состоянию наивысшей психической силы, к тому моменту, когда ответ вытекал из проблемы».

Чтобы стать рациональным, опыт должен включиться в «игру многообразных доводов». Недостаточно найти причину факта, чтобы все объяснить. Башлар советует остерегаться фактов и засилия их упрощенных толкований.

Свое умозаключение он иллюстрирует пространным рассуждением по поводу алхимии. Как объяснить то, что эта дисциплина смогла просуществовать с XI по XIX век? Объяснение этому феномену Башлар видит в том, что не научная цель интересовала данный предмет, а нравственная и воспитательная перспектива, которая и поддерживала ее. Однако алхимия не очень далеко от нас.

«Так, в современном классе химии, как в мастерской алхимика, ученик и адепт не являются прежде всего чистыми листами бумаги. Сам предмет не дает им достаточно оснований сохранять спокойную объективность. Наблюдая самые интересные и самые захватывающие демонстрации химических явлений, человек естественным образом всей своей душой отдается желаниям и страстям. Поэтому не надо удивляться тому, что первое объективное знание окажется и первой ошибкой».