меня развинтились настолько, насколько это может случиться у нормального здорового парня.

На этом этапе вмешался мой доктор и велел отдохнуть в каком-нибудь тихом местечке, вне пределов досягаемости нью-йоркских газет; он посоветовал порыбачить на Кейп-Коде [3]. Я безучастно поддержал эту идею и пригласил Терри поехать вместе со мной. Но он высмеял мнение, что из такой поездки можно извлечь как удовольствие, так и выгоду. Это было слишком далеко от средоточия преступлений, чтобы заинтересовать Терри.

– Чёрт побери, парень! Я бы с удовольствием провел отпуск посреди пустыни Сахары.

– О, рыбалка придаст сил, – сказал я.

– Рыбалка! Мы умрем от скуки раньше, чем успеем заморить червячка. К концу первой недели я прибью тебя ради одного только развлечения. Если ты нуждаешься в отдыхе – а вид у тебя довольно неважный – выбрось из головы эту мороку с Паттерсоном и займись чем-то новым. Отвлекающее средство – вот лучший отдых на свете.

В этом был весь Терри. Сам он был крайне уравновешенным и не понимал, как влияют нервы на человека со средней внешностью. К тому, что моему существованию угрожает нервное истощение, он относился как к шутке. Тем не менее его шутливое замечание изрядно ослабило мой интерес к рыбной ловле в открытом море, и я стал искать нечто другое. Именно при таком стечении обстоятельств я подумал о плантации «Четыре Пруда». Это несколько фантастическое название скотоводческой фермы в долине Шенандоа, принадлежавшей двоюродному дедушке, которого я не видел с детства.

Несколькими месяцами ранее мне представился случай уладить незначительный правовой вопрос для полковника Гейлорда (полковником он был по привилегии: насколько мне известно, он ни разу не брался за ружье, разве что во время охоты на зайцев), и в обмен на наступившие позитивные последствия я получил от него постоянно действующее приглашение чувствовать себя на плантации как дома, когда бы мне ни довелось побывать на Юге. Так как я не намеревался покидать Нью-Йорк, то и не стал в тот момент об этом думать. Но теперь я решил поймать старого джентльмена на слове и посвятить мои вынужденные каникулы знакомству с виргинскими родственниками.

Этот план Терри воспринял как нечто еще более забавное, чем рыбалка. Доктор, однако, принял эту идею с энтузиазмом. Ферма, сказал он, с многочисленными прогулками на свежем воздухе и отсутствием душевного волнения – это как раз то, что мне нужно. Но если бы он мог предвидеть события, которые там развернутся, я сомневаюсь, что он стал бы рекомендовать это место слабонервному человеку.

В то время как я катил в поезде в южном направлении, – правильнее было бы сказать «трясся», ибо железные дороги в Западной Виргинии ровными никак не назовешь, – я силился припомнить мои прежние впечатления о плантации «Четыре Пруда». Это была одна из крупнейших плантаций в той части округа, которая всегда славилась своим гостеприимством. Мои смутные воспоминания о ней, расположенной в залитом лунным светом укромном уголке долины Шенандоа, состояли из калейдоскопического образа музыки, танцев и смеха. Хотя я знал, что за восемнадцать лет, прошедших со времен моего детства, все изменилось.

Пришли новости о смерти моей тети, и о том, что Нэн сбежала из дома и вышла замуж против воли ее отца, а еще о том, что она тоже умерла, так и не вернувшись домой. Бедная несчастная Нэнни! Я был мальчишкой не старше двенадцати лет, когда видел ее в последний раз, но она произвела впечатление своим обаянием даже на мой невпечатлительный возраст. Я слышал, что Джефф, старший из двоих сыновей, сбился с пути истинного и, порвав отношения с отцом, подался бог знает куда. Это известие было для меня самым печальным: Джефф являлся объектом моего первого идолопоклонства.

Я знал, что полковник Гейлорд, теперь старик, жил один с Рэднором, который, как я понял, вырос прекрасным юношей, тем, кем обещал стать его брат. Единственное, что я помнил о полковнике, это то, что он высокий смуглый человек, носивший ботинки для верховой езды и таскавший тяжелый хлыст дрессировщика, и я его жутко боялся. О Рэде я помнил только как о прелестном четырехлетнем мальчонке, который вечно попадал в истории. Я предвкушал свой визит со смешанным чувством желания и сожаления – желания снова увидеть обстановку, которая так приятно ассоциировалась с моим детством, и сожаления, что я вынужден возрождать свои воспоминания в столь печально изменившихся обстоятельствах.

Когда я сошел с поезда, мне навстречу выступил высокий, широкоплечий молодой человек лет двадцати трех или около того. Я бы где угодно признал в нем Рэднора, так поразительно он напоминал своего брата, которого я знал. Он носил фланелевую рубаху навыпуск и широкополую шляпу набекрень, и в точности походил на типичного южанина из театральной пьесы, так что я чуть было не рассмеялся, здороваясь с ним. Его приветствие было искренним и сердечным, и он мне сразу понравился. Весело сверкнув глазами, он поинтересовался моим здоровьем. Нервное истощение, очевидно, произвело на него столь же шутливое впечатление, как и на Терри. Тем не менее, дабы я не обижался на явный недостаток его сочувствия, он прибавил, энергично хлопнув меня по плечу, что я прибыл в правильное место, чтобы вылечиться.

Езда по сладко пахнущим сельским дорогам позади чистокровных лошадей была чем-то новым для меня, едва отошедшего от городских улиц и грохота поездов надземной железной дороги. Со вздохом удовлетворения я откинулся на спинку сиденья, уже чувствуя себя так, словно ко мне вернулись мои отроческие годы.

Рэднор оживлял трехмильное путешествие рассказами о домах, мимо которых мы проезжали, и о людях, которые в них жили, и для моих законопослушных ушей северянина это описание несомненно имело привкус Юга. Вот этот старый джентльмен – как назвал его Рэд – пятнадцать лет незаконно держал в своем подвале перегонный аппарат, и об этом узнали только тогда, когда он умер (от белой горячки). Юная леди, жившая вон в том доме, – одна из первых красавиц округа – сбежала с шафером за день до свадьбы, а законный жених застрелился. Та, что жила здесь, сбежала со смотрителем своего отца и переплыла реку в единственно имевшейся лодке, бросив разъяренного родителя на противоположном берегу.

В конце концов, я расхохотался.

– На Юге все сбегают, чтобы пожениться? Разве у вас никогда не было настоящих свадеб с тортом, рисом и старыми туфлями? – Сказав это, я вспомнил Нэнни и подумал, не задел ли я деликатной темы.

Но Рэднор ответил мне смехом.

– У нас действительно чертовски много побегов, – признал он. – Может быть, на Юге больше жестоких родителей. – Внезапно он стал серьезен. – Ты, наверное, помнишь Нэн? – спросил он неуверенно.

– Немного, – подтвердил я.

– Бедняжка! – сказал он. – Боюсь, что у нее были довольно трудные времена. Тебе лучше не упоминать о ней при старике, как и о Джеффе.

– Полковник все еще злится на них?

Рэднор слегка нахмурился.

– Он не прощает, – был его ответ.

– Что произошло с Джеффом? – Осмелился спросить я. – Я ни разу не слышал подробностей.

– Они с отцом разошлись во мнениях. Я и сам не много об этом помню, – когда все произошло, мне было всего тринадцать. Но я знаю, что был жуткий скандал.

– Ты знаешь, где он? – спросил я.

Рэднор покачал головой.

– Я посылал ему деньги раз или два, но отец узнал об этом и закрыл мой банковский счет. В последнее время я потерял его след, хотя в деньгах он не нуждается. Последнее, что я слышал, это то, что он заправляет в одном казино в Сиэтле.

– Какая жалость! – вздохнул я. – Когда я знавал его, он был чудесным малым.

Рэднор ответил мне вздохом, однако не пожелал продолжать эту тему, так что остаток пути мы провели в молчании, пока не свернули на узкую дорогу, ведущую к «Четырем Прудам». Подобно многим