– Да, – кивнул я. – Я узнал ее, как только увидел. Она была такой же, когда я ее знал.

– Он висел раньше внизу, но после ее замужества отец велел перенести его сюда. Он держал дверь на замке, пока не пришло известие о ее смерти, тогда он сделал из нее комнату для гостей. Сам он здесь не бывает, – не может смотреть на портрет.

Рэднор говорил отрывисто, но с глубоко затаенной горечью. Я понимал, что он горячо переживает по поводу этой темы. Сказав несколько бессвязных слов, он довольно резко пожелал мне спокойной ночи и оставил меня наедине с воспоминаниями об этом доме.

Вместо того чтобы лечь спать, я принялся разбирать вещи. Я устал, но не сомкнул глаз. Конвульсии тети Сьюки и наша охота за привидениями при свете факела были для меня чем-то новым, оказывающим далеко не успокоительное действие. Покончив с вещами, я расположился в удобном мягком кресле перед камином и стал изучать портрет. Это было огромное полотно в романтическом стиле Ромни, с пейзажем на заднем фоне. Девушка одета в ниспадающее свободными складками розовое платье, садовая шляпа, полная роз, висит, раскачиваясь, на ее руке, сбоку к ней прижалась шотландская овчарка колли с большими, блестящими глазами. Поза, атрибуты были неестественны, однако художник уловил характер. Лицо Нэнни выглядывало из рамы таким, каким я его помнил с незапамятных времен. Юность, веселье и доброта дрожали на ее губах и смеялись в ее глазах. Казалось, картина была пророчеством всего того счастья, что должно было наступить в будущем. Нэнни в восемнадцать лет, и перед нею – вся жизнь!

А три года спустя она умирала в скучном городке на Западе, вдали от подруг своего детства, без слова прощения от своего отца. Что она сделала, чтобы заслужить такую судьбу? Всего лишь противопоставила свою волю его воле и вышла замуж за человека, которого любила. Ее муж был бедным, но насколько я слышал, весьма достойным парнем. Изучая энергичное, улыбающееся лицо, я ощутил жаркий прилив гнева против ее отца. Каким же мстительным должен быть этот человек, если он по-прежнему питает злобу к дочери, которая уже пятнадцать лет как лежит в могиле! Было мучительно грустно из-за несбывшихся надежд, запечатленных на полотне. Я задул свечи, чтобы стереть из памяти улыбку несчастной малышки Нэнни.

Некоторое время я сидел, угрюмо уставясь на пылающие угли, пока не был разбужен гулким звоном часов в холле, которые медленно отсчитали двенадцать ударов. Поднявшись, я засмеялся и зевнул. Первый приказ доктора был ложиться спать рано! Я торопливо переоделся, но прежде чем лечь, немного задержался возле открытого окна, соблазненный свежестью деревенских ароматов вспаханной земли и прорастающей зелени, доносившихся с влажным легким ветерком. Была безумная ночь, в небе низко висел молодой месяц. Тени метались по лужайке, ветер раскачивал и шевелил деревья. Давным-давно я не наблюдал столь безмятежной картины. Нью-Йорк с его уличной суматохой и столпотворением, с ужасами морга Терри, находился, казалось, на другом континенте.

Внезапно я был выведен из задумчивости тихим, дрожащим скрипом открываемого прямо подо мной окна. Я бесшумно и проворно высунулся из окна и, к своему удивлению, увидел, как Моисей-Кошачий-Глаз (хотя было довольно темно, я не мог ошибиться благодаря характерному для него медлительному бегу вприпрыжку) выскользнул из тени дома и припустил по открытому участку лужайки к заброшенным негритянским хижинам. Он бежал, почти вдвое согнувшись под тяжестью большого черного свертка, который нес в руках. Хотя я напрягал зрение, мне больше ничего не удалось разглядеть, прежде чем он нырнул под сень лавровых деревьев.

Я проснулся рано и поспешил одеться, сгорая от нетерпения сойти вниз и поведать о моем последнем ночном открытии по поводу Моисея. Моим первым порывом было разбудить весь дом, однако, взвесив более трезво, я решил подождать до утра. Теперь я был рад, что поступил так, ибо в восточные окна струился солнечный свет, свежий ветерок доносил птичий щебет, благодаря чему жизнь казалась более веселой штукой, нежели это было прошлой ночью, и дело о призраке приняло определенно курьезный оттенок.

Привидение, переносящее жареных цыплят по воздуху, вон из дома, на крыльях ветра собственного изготовления, нравилось мне своей оригинальностью мышления. После моего полночного открытия я был почти уверен, что смог бы опознать призрака, а, припомнив, как мастерски Моисей вел и руководил охотой, я решил, что он умнее, чем полагал Рэд. Я спустился вниз, внимательно глядя и держа ухо востро, готовый к дальнейшим откровениям. Задачи, которые ставила моя профессия, никогда не приводили меня к размышлениям о сверхъестественном, так что весьма эфемерное занятие травлей призрака благоприятно отличалось от сугубо материалистических деталей моего недавнего дела о подлоге. Я нашел то, что Терри назвал бы отвлекающим средством.

Было еще рано, – ни полковник, ни Рэднор пока не появлялись, – но Соломон подметал ступеньки галереи, и я обратился к нему. Вначале, когда я завел речь о призраке, он был довольно уклончив, уловив мой скептицизм, но, в конце концов, заговорил:

– Одни говорят, что привидение – это женщина, на которой один из Гейлордов должен был жениться когда-то давно, но не женился, и она зачахла и умерла. А другие говорят, что это черный человек, которого один из них засек до смерти.

– А ты как думаешь, кто это? – спросил я.

– Видит бог, масса Арнольд, я ничего такого не думаю. Как бы нам не влетело от них обоих. Когда один дух становится беспокойным, он как будто подстегивает остальных. Им так скучно лежать в могиле в одиночестве, что они с ума сходят без компании. А когда они не могут добраться друг до друга, они хватают людей. Человек, который водится с привидениями, масса Арнольд, уже никогда не станет самим собой. Он становится немного не в себе, как Моисей.

– Так вот что произошло с Моисеем? – осторожно продолжил я. – Он водится с привидениями?

– Моисей таким уродился, но я думаю, возможно, именно это произошло с его матерью, а он заразился от нее.

– То, что призрак стащил курицу вчера вечером, довольно необычно, не правда ли?

– Похоже, у призраков, как и у людей, свои шутки, – только и сказал Соломон.

За завтраком я пересказал то, что видел прошлой ночью, но, к моему возмущению, и Рэднор, и мой дядя восприняли это спокойно.

– Моисей – всего лишь бедный придурковатый парень, но честнейший человек, – заявил полковник, – и я не позволю делать из него злодея ради твоего развлечения.

– Возможно, он и честный, – настаивал я, – но все-таки он знает, что сталось с той курицей! Более того, если вы осмотрите дом, то обнаружите и другие пропажи.

Полковник добродушно рассмеялся.

– Если то, что Моисей шатается по ночам, вызывает твои подозрения, тебе придется привыкнуть к подозрениям, ибо они останутся с тобой до конца твоего пребывания. Я знаю случай, когда Моисей ночевал в лесу из-за того что бегал три ночи напролет, – в нем столько же звериного, сколько человеческого; но это ручной зверь, и тебе не стоит его бояться. Если бы ты последовал за ним и его свертком прошлой ночью, то я думаю, что ты совершил бы чрезвычайно странное открытие. У него есть свои собственные маленькие развлечения, которые не вполне соответствуют нашим, но ввиду того, что он никому не причиняет вреда, какой смысл беспокоиться? Я знаю Моисея лет тридцать, и ни разу на моей памяти он не сделал зла ни одному человеческому существу. Такое можно сказать далеко не о каждом белом.

Я не стал продолжать разговор с полковником, однако позже я предложил Рэду продолжить наше расследование. Он засмеялся точь-в-точь как его отец. Если мы начнем изучать все фантазии, которые приходят в голову неграм, то у нас будет дел по горло, был его ответ. Я оставил эту тему до поры до времени, будучи тем не менее убежден, что Моисей и привидение тесно связаны друг с другом, и решил в дальнейшем присматривать за ним, во всяком случае, в той мере, в какой возможно присматривать за таким скользким типом.

Во исполнение этого замысла, я в первое же утро воспользовался тем, что Рэд и его отец были заняты