-Я тоже хотел спросить. То, что меня так мотало в эти дни. После того, как вы пришли в себя. Это – что?
-Это называется – отходняк, - ответил император. Зыркнул на него насмешливыми глазами. – Всего-то.
-А, - ответил Вейдер. – Я тоже так думал. Но всё-таки решил удостовериться. Видней со стороны.
-Удостоверился?
-Да.
-Что ж, неплохо. Так и будем друг за другом наблюдать. Согласен?
-На все сто.
-Хорошо. Но это одна сторона дела. Есть вторая. Нам надо исследовать влияние энфэ в твоих детях. И в их окружении. Пошагово. По всей жизни.
Палапатин испытывающе посмотрел на Тёмного лорда. Но Вейдер лишь кивнул. Потом осознал взгляд и прибавил к кивку усмешку.
-Верная мысль, - сказал он. – Я беру на себя Люка. Вы – Лею.
-Идёт, - согласился император. – Тем более так мы выходим и на Бейла с Мотмой, и на Бена…
Они в который раз обменялись взглядами.
-Всё-таки вытаскиваем сначала Бена, - сказал Вейдер. – У меня с ним наиболее крепкая привязка любви-ненависти. Ну и… он больше знает. Простите, - он неожиданно сжал губы. – Я знаю, вы хотели бы увидеть другого…
-Куая я бы хотел увидеть! – неожиданно взвился император. – У этого безвременно заколотого рыцаря и одного из самых умных людей в голове было такое! А Кемер его убил, - Палпатин зло засмеялся. – Вот вам ещё – энфэ в проявлении худшего из маразма. Кемер знал, что этот рыцарь мне нужен. Кемер знал, что этот человек мне нужен живым. Ты даже не представляешь Вейдер, как меня тогда ломало.
-Но не сломало, - ответил Тёмный лорд. – В том и дело. Вы единственный из нас, который на протяжении всех лет оказался способен держать себя в руках. Не смотря ни на что. Вы очень сильный.
-Я должен, - ответил Палпатин. – Я должен быть сильным. За меня никто им не будет. Ты сам, когда попал в ситуацию, когда остался единственным старшим, тот час же сумел взять себя в руки. Разработать план, выдержать психологическое давление – и всё осуществить. Необходимость – лучший стимул. Единственный.
Он снова вздохнул.
-Да, я хотел бы увидеть Кемера, - сказал он. – Или Куая. Но то, что я хочу как человек, не имеет никакого значения. Потому что если я пойду на поводу у своего хотения, то мы никого не вытащим вообще. И загубим всё дело. Бен – оптимальный вариант. Тем более мы уже начали процедуру.
-Думаете, сумеем довести до конца?
-Не думай, делай, - хмыкнул Палпатин.- Тебя, что, мало учил Йода?
Оби-Ван. Переход.
В этом воздухе оказалось невозможным дышать. В это воздухе. Под этим голубеньким небом. Рядом с этой зеленью, у которой был выписан каждый листочек. Вплоть до прожилок.
Он помнил, что его взгляд был зафиксирован на этом шедевре рисовального искусства. Прорисовано всё. Старательной рукой умелого рисовальщика. Такое не жило.
Он помнит, как подобрался. Как перед прыжком. Или перед обороной. Руки защищают все жизненно важные точки на теле. Ноги подогнуты так, что в следующее миг готовы к движению, к обороне и той же защите.
Следующим вдохом выяснилось, что здесь невозможно дышать. Воздух был как настоящий. Именно
Нарисованный мир. Настоящий до жути. Именно жуть он испытал. Вскинул голову, оторвав взгляд от листа: ровный ряд идеального сада. Листик к листу, яблоки золотисто-красные, одноконфигуративные, для правдоподобия разные по величине, спелости и распределению алого и золотого. За рядами сада – даль. Великолепно переданная перспектива. Перекат зелёной равнины, за ней роща, потом снова равнина, уходящая в горизонт. Правильное чередование оттенков и красок по мере удаления от наблюдателя. Только немного прокололись с дымкой. Или решили, что дымка при ясном полдне не к чему. Поэтом, как бы далеко ни отстояли от него нарисованные элементы пейзажа, он всё так же чётко видел каждую травинку, каждый цветок, каждый лист. Великолепно прописанные стволы деревьев и пыль на дороге.
И надо всем этим сияющей синей крышкой раскинулся небесный свод. Прихлопнул.
Руки впились в грунт. Грунт был как настоящий. Похож на тот, стерильный, который порой привозят для оранжерей. Чёрная земля. Ни слишком сухая, ни слишком влажная. Не жирная. Не оставляла следов на пальцах. Тщательно выверенным процентом чернозёма и глинозёма она создавала ощущение реальности и легко отходила от пальцев.
Руки протянулись к стволу.
Мир, не отличимый от настоящего. Воистину настоящий. Не подверженный энтропии. Рисунок, тщательно выписанный на трёхмерной доске. Было так просто. Закрыть глаза. Вдохнуть сладковатый искусственный воздух. За один вздох преобразоваться внутри. Принять. И открыть глаза – уже мёртвым. Прекрасно вписанным в окружающий внешний мир. Стать счастливой декорацией посреди других счастливых декораций. Навсегда.
Больно будет только в первое мгновенье. Затем станет хорошо.
Его вывернуло наизнанку. Прежде, чем он успел что-то сделать, решить, понять. Толкнуло под рёбра – и вот его уже неудержимо рвёт прямо на изумрудную зелень декоративной травы, на экологически стерилизованную землю.
Нечем. Он думал, что нечем. Но изнутри чёрной волной ядовитой желчи хлынуло – опустошило – отпустило. Снова хлынуло. Едкий вкус во рту и саднящее, как от проката жести, горло. И снова и снова. Прямо на декорации. На совершенный рисунок реальности. Оскорбляя подстриженную под газонный уровень траву. На землю…
Вселенная вокруг издала вопль. Вселенная возмутилась. Проклятая несовершенная тварь осмелилась осквернить…
Мир заколебался, поплыл, почернел и рухнул. Он сжался до уровня сожженного бумажного листка. И тут его вывернуло в последний раз. И дёрнуло – внутренностями вон – в другую сторону мира.
