один из полутемных притворов и опустилась в изнеможении на колени. Отчаяние, охватившее ее, было так сильно, что она уже не могла ни думать, ни соображать.

Она не слыхала и не видела ничего, она только чувствовала невыносимую тяжесть тупого отчаяния, налегшего на нее тяжелым камнем.

Долго ли простояла она так, Фрося не могла бы вспомнить, как вдруг подле нее раздался чей-то голос.

Фрося вздрогнула и оглянулась.

Рядом с ней стоял высокий монах, с темным цветом кожи и густой черной бородой. Лицо его было совершенно незнакомо гетманше.

Фрося быстро поднялась с колен и замерла на месте, сердце ее усиленно забилось.

— Ясновельможная и милостивая пани! — произнес монах, — вижу я превеликое усердие твоей мосци к молитве святой, а посему пришел сообщить тебе о некоем старце — великом подвижнике, поселившемся здесь за Печерами в лесу, в одной из пещер. Великие чудеса глаголят о его святой жизни, многих больных исцеляет, страждущим утешение посылает, от всякого заговора избавляет.

— Благодарю вас, святый отче, — ответила Фрося неверным голосом. — Но как я отыщу его?

— Инок мой укажет дорогу, да и многие богомольцы отправляются к нему.

— Но кто он? Давно здесь поселился? — произнесла Фрося и устремила на монаха полный ожидания и надежды взор.

Но монах, казалось, не понял значения этого взгляда.

— Не ведаю сего, — отвечал он, потупляя смиренно глаза, — старец весьма древний. Соблаговоли, милостивая рачительница, сказать мне, когда поедешь, я прикажу иноку готовиться в путь.

— Сейчас! — произнесла поспешно гетманша.

— В таком случае я пойду и прикажу иноку готовиться в дорогу.

Монах низко поклонился гетманше и вышел из церкви.

Через полчаса сани гетманши, окруженные вооруженными всадниками, уже неслись к пещере знаменитого подвижника.

Дорога пролегала через густой, непроглядный лес, но гетманша не испытывала никакого чувства страха. Она вся пылала жгучим нетерпением и жаждой свидеться со своим коханцем. Только одна неприятная мысль проползла черной змеей в ее голове:

А что, если услужливый монах направил ее действительно к какому-нибудь подвижнику, не имеющему ничего общего с Самойловичем?

Но Фрося сейчас же отгоняла от себя эту мысль…

Наконец, через час езды, отряд прибыл к пещере, в которой проживал знаменитый подвижник.

Местность, окружавшая жилище отшельника, была чрезвычайно угрюма, — она представляла узкую котловину, которую со всех сторон окружали горы, покрытые густым лесом.

Лишь только отряд гетманши остановился, из пещеры вышел молоденький инок и осведомился о том, кто прибыл.

Начальник отряда, сопровождавшего гетманшу, объяснил ему, что прибыла гетманша левобережная и желает повидаться со святым отцом.

Инок низко поклонился, юркнул назад в пещеру и через несколько минут возвратился.

Он сообщил, что святой отец просит прощения у ее мосци за то, что не может, по слабости своей телесной, встретить ее на пороге своего жилища, но просит ее мосць пожаловать к нему.

Замирая и дрожа от страха нового разочарования, Фрося последовала за молодым монахом сквозь низкое отверстие, пробитое в горе.

Они вошли в темную пещеру, слабо освещенную небольшой лампадой, горевшей перед громадным деревянным крестом.

С одной стороны пещеры стоял небольшой столик, на котором лежал пожелтевший череп, перекрещенные кости и раскрытая Библия, с другой — черный гроб с изображением мертвой головы. Крышка гроба была снята, и гетманше показалось, что гроб не был пуст…

Холодный ужас охватил ее; она невольно остановилась среди пещеры, как бы не решаясь идти далее.

— Сюда, за мной пожалуй, ясновельможная пани, — произнес инок, указывая на небольшое отверстие, черневшее в глубине пещеры, которого гетманша не заметила сразу.

Затем он взял со стола тоненькую восковую свечку, зажег ее у лампадки и, нагнувшись, прошел в темнеющее отверстие.

Гетманша последовала за ним.

Они вошли в узкий земляной коридор. Инок шел впереди, высоко подняв над головой свечу. Слабый желтоватый свет ее скользил тусклым пятном по влажным черным стенам. Гетманше казалось, что они то подымаются вверх, то опускаются вниз, то возвращаются назад, то снова идут вперед. Минут пять шли они по этому темному лабиринту.

Наконец инок остановился у какой-то двери, вделанной в землю, и, произнесши «Здесь!», начал быстро удаляться назад.

Гетманша остановилась, сердце ее билось так сильно, что даже дыхание с трудом вырывалось у нее из груди…

Сквозь маленькую щелку двери пробивалась тонкая полоска света. Там был кто-то… но кто?..

— Отворите! — произнесла гетманша дрожащим от волнения голосом.

— Войди! Кто там? — послышалось из-за двери.

У Фроси потемнело в глазах.

Голос! Голос!.. Это был его голос.

Быстрым движением она распахнула дверь и остановилась на пороге.

Перед ней стоял Самойлович, такой же пышный и прекрасный, как в последний день их разлуки.

— Иване? Ты? — вырвался у нее какой-то сдавленный вопль, и, забывая все на свете, она бросилась ему на шею.

— Фрося! Коханка моя! Дорогая моя! Пришла! — вскрикнул Самойлович и страстно сжал гетманшу в своих объятиях.

Несколько минут тишину кельи нарушал только звук горячих, жгучих поцелуев. Наконец коханцы опомнились.

— Садись сюда… сюда, мое счастье, — прошептал наконец Самойлович, обвивая рукою стан гетманши и подводя ее к мягкому ложу, покрытому плахтами и дорогими коврами.

Гетманша опустилась и тут только заметила, что эта пещера смотрелась уже далеко не таким ужасным и мрачным жилищем, как первая, в которую ввел ее инок.

С земляного потолка спускалась большая лампада, наполненная чистым, душистым маслом, пол был весь устлан коврами.

Самойлович поместился рядом с гетманшей и нежно привлек ее к себе.

— Ты вся дрожишь… ты побледнела? — произнес он участливо, сжимая ее холодные руки в своих руках.

— От счастья, от счастья, коханый мой, — прошептала гетманша.

Как трепещет нежный цветок под лучами солнца, трепетала она от волнения и скрытой страсти. По мраморно–белому лицу ее катились, одна за другой, словно драгоценные камни, крупные слезы. Она была замечательно хороша в эту минуту, и Самойлович невольно залюбовался ее прелестным личиком.

— Как ты похудела, как ты побледнела, коханая моя! — заговорил он горячо, вглядываясь в ее нежные черты. — Но, знаешь, от этого ты стала еще краше… Клянусь тебе, нет ни одной женщины на всем свете, которая бы сравнилась с тобой своей красотой!