— Есть след! За мною, панове! — воскликнул Мазепа! и, пришпоривши коня, бросился вместе с Гордиенко вслед за Кудлаем.

Казаки последовали за ними в некотором отдалении.

Ветер дул прямо в лицо всадникам, нанося на них целые облака снега, забиваясь под их одежды своими цепкими ледяными когтями, но всадники не замечали ничего, они неслись сколько было силы, стараясь не отставать от черной точки, мелькавшей перед ними впереди. Прошло минут двадцать такой езды; уже во встревоженное сердце Мазепы начало закрадываться сомнение в верности взятого направления, как вдруг собака залаяла громко, радостно.

— Тс! Почуяла! — прошептал он задыхающимся от волнения голосом.

— Есть, есть! Он! Смотри! — ответил таким же шепотом Гордиенко и вытянул руку вперед.

Мазепа взглянул по указанному направлению и действительно увидел, что впереди, сквозь белую пелену несшегося снега, смутно чернел какой-то силуэт, мерно подымавшийся в снежных волнах.

— Кудлай, назад! — крикнул негромко Мазепа.

Собака, почуявши голос своего хозяина, вздрогнула и остановилась.

— Назад! — повторил грозно Мазепа.

Но Кудлай не двигался с места.

— Назад! — прошипел опять Мазепа. На этот раз собака послушалась хозяина и, поджавши хвост, приблизилась к коню.

— Набрось на него аркан, — и гайда вперед! — произнес отрывисто Мазепа.

Гордиенко исполнил его приказание.

Казаки пришпорили лошадей и понеслись по направлению к черному силуэту, мелькавшему перед ними впереди.

Расстояние быстро уменьшалось, и через несколько минут Мазепа и Гордиенко могли уже явственно убедиться в том, что двигавшийся перед ними силуэт был не кто иной, как шляхтич, повстречавшийся с ними в шинке.

— Ну, Боже, помоги! — прошептал Мазепа и, приложивши руки к губам, прокричал громко:

— Гей, чоловиче добрый!

Раза два пришлось ему повторить свой крик, так как ветер относил его назад, пока шляхтич услыхал обращенный к нему возглас.

— А кто там, гей! — ответил он, придерживая коня и оборачиваясь назад.

— Благородные шляхтичи, путники, сбились с дороги! — отвечал Мазепа, подлетая к незнакомцу, и вскрикнул, взглянувши ему в лицо, с самым радостным изумлением: — Ге! черт меня побери, да ведь мы, пане, виделись с тобой в шинку.

— А, пан с волкодавом, как же, как же! — отвечал шляхтич, по–видимому обрадовавшийся встрече с двумя живыми существами в этой ужасной снежной равнине. — Куда путь держите, панове?

— Да вот спешили в Острог… А теперь сбились совсем с пути… Хотели тебя спросить, куда эта дорога ведет?..

— А гром меня убей, если я уверен в том, что она не ведет в самую преисподнюю! — вскрикнул с досадою незнакомец. — Сам вот отбился от своего обоза, а теперь еще нелегкая дернула выехать в такую погоду, думал, что уже совсем заблудился, да вот Бог хоть вас послал.

— Да, втроем как-то веселее, — отвечал весело Мазепа, потирая руки, — может, и добьемся до какого-либо жилья. Так ты, пане, не здешний?

— Волк меня съешь, если я не блуждаю по этим пустырям в первый раз. Я варшавяк, пане, — произнес незнакомец своим напыщенным тоном, — и, клянусь Богом, им уже не удастся в другой раз никакими комиссиями заманить меня в эту глушь.

— Варшавяк! — вскрикнул радостно Мазепа. — Руку, руку твою, благородный шляхтич! Значит, мы с тобой и земляки — я тоже из Варшавы, да вот уже целый год должен таскаться по этим болотам. Ну, что, как там у нас? — и Мазепа принялся расспрашивать незнакомца о варшавской жизни.

Так как он провел всю свою молодость при варшавском дворе, то это было ему не трудно сделать. Он назвал незнакомцу массу знатных фамилий, с которыми действительно был знаком в бытность свою в Варшаве, передал ему столько подробностей из интимной придворной I жизни, что через несколько минут у незнакомца уже не оставалось сомнения в том, что он беседует, как равный, с каким-то знатным варшавским магнатом.

Это обстоятельство польстило ему до чрезвычайности и сделало его болтливее.

— А что же делает здесь пан? — задал вопрос ему Мазепа после нескольких минут такой приятельской болтовни.

— Я, пане, служу у пана Тамары… то есть, тьфу… вот заплетается от морозу язык! — шляхтич побагровел от досады и даже сплюнул на сторону. — Не служу, а мы с ним, с Тамарой, давние приятели, вот и приехали вместе с комиссарами в Острог.

— Тамара! Так, значит, и он здесь? — вскрикнул на этот раз с такой неподдельной радостью Мазепа, что даже незнакомец обратил на это внимание и спросил с недоумением:

— А разве ты его знаешь?

— Как не знать, пожалуй, лучше, чем самого себя, знаю, — продолжал необычайно оживленно Мазепа, — мы с ним с самого детства приятели! Эх — золото человек! На всякую удалую штуку: сделать ли смелый наезд, украсть ли красотку — на все был он первый! Да и нашумели мы было с ним в свое время в Варшаве! Знали нас всюду: от магнатских палат до простой хаты. Поверишь ли, матери боялись нас хуже нечистой силы, хотели было даже подать на нас жалобу королю! Ха, ха, ха! вот-то будет радостно собраться за кружкой доброго меда да поговорить о своих золотых временах. Да где же он теперь? — произнес тем же непринужденным тоном Мазепа, устремляет на шляхтича пытливый взгляд.

Шляхтич хотел было назвать истинное пребывание Тамары, но, вспомнив строгий наказ своего господина, ответил:

— Да тут недалеко от Острога есть жиночий какой-то монастырь, а от него верстах в пяти лежит деревушка Пологи, там вот должен венчаться, кажись, даже сегодня, один наш комиссар, пан Фридрикевич, ну и просил Тамару к себе шафером на венец.

— Ха, ха, вот и горазд! Эх, фортуна нам, видно, еще не изменила, — продолжал чрезвычайно оживленно Мазепа, — значит, погуляем еще с добрым товарищем, тряхнем стариной! Покажем этим волынским турам, как варшавяки гуляют! Кстати, и червончики залежались в кешене. Да, к слову, что ж он тут поделывал за эти два года? Я слыхал о какой-то удалой шутке, наезде, похищенье, да только толком не могли мне рассказать.

— Д–да, было дело, — ответил хвастливо шляхтич, подкручивая свои щетинистые усы. — Правду сказать, я ему много помог в этой штуке советом и уменьем, ну и саблей! Однако ж и отделали дельце! Ух, и красотку достали такую, что чудо! — шляхтич подмигнул, поцеловал концы своих пальцев и воскликнул в восторге: — Хлопка, но, клянусь, пальчики оближешь!

— Да где же это? Как? Когда? — произнес Мазепа, с трудом сдерживая невыносимое волнение, охватившее его при наглых словах негодяя.

— Да вот с год тому назад, — продолжал охотно шляхтич и передал Мазепе со всевозможными украшениями историю нападения на степной хутор, варварскую расправу с обитателями его, смерть Сыча и, наконец, похищение несчастной Галины.

Увлекшийся шляхтич во всех этих рассказах выставлял себя героем и главным виновником всего происшествия.

Сцепив от невыносимой душевной боли зубы, с лицом, бледным как смерть, слушал Мазепа эту наглую болтовню.

— Да вот еще, что забавнее всего! — вскрикнул наконец расходившийся холоп, не замечая того впечатления, какое производил на Мазепу его рассказ. — Красотка наша ведь была невестой одного хлопского быдла — Мазепы; говорят, что он теперь у Дорошенко генеральным писарем, что ли; так, шельма, боясь, чтобы кто-нибудь не отбил ее у него, и запрятал ее в этой дикой степи!.. Ну, от всех-то скроешь, а от нас нет! Мы пронюхали об этом и, когда дурень готовился уже к свадьбе, налетели, ха, ха, ха! И вырвали у него красотку из-под самого носа и, так сказать, черт побери, в самый горячий момент!

— Ну, и что же он? — произнес с усилием Мазепа.