невольно перекашивает - и Снейп, конечно, это замечает.

- Дайте посмотрю, что у вас там.

- Может, не надо? - смущенно говорю я, но Снейп, не слушая, усаживается рядом и задирает на мне свитер и рубашку, слегка надавливая на плечи и заставляя наклониться. Вздохнув, я подчиняюсь - а что мне еще остается? - успокаивая себя тем, что много времени это не займет. Да и потом, принимал же он от меня помощь, так что я рискнул бы обидеть его, если бы отказался. А когда холодные пальцы осторожно прощупывают позвоночник, я уже не против, чтобы процедура затянулась - боль действительно отступает... только вот щекотно. Я невольно дергаюсь - и Снейп мгновенно убирает руки.

- Так больно?

- Нет, просто щекотно…. ой!

- Придется потерпеть, - насмешливо фыркает он, как нарочно, задев какую-то особенно чувствительную точку - но тут же снова отстраняется.

- Нет, так неудобно, - слышу я его досадливое бормотание, - совершенно ничего не видно. Придется вам лечь. Да не тряситесь вы так, ничего я с вашей драгоценной спиной не сделаю. Даже помочь не обещаю - все равно под рукой ни мазей, ни настоек… но хоть оценю размер ущерба.

- Я и не трясусь, вот еще, - бубню я, покорно опустившись на кровать, и он довольно бесцеремонно отодвигает меня на середину тахты. - Ой! - это он снова пробежался вдоль позвоночника, - а это… обязательно? - а это он слегка ослабил ремень на джинсах и чуть приспустил их книзу.

- А вы что, всерьез считаете, что поясница у человека заканчивается там, где начинается брючный ремень? - ехидно интересуется он, и я молча вжимаю горящее лицо в покрывало. Только бы он не воспринял мой вопрос как намек, я ведь и правда не имел в виду… ничего такого. Но в следующий миг я забываю и о смущении, и о его усталости, и даже о времени, которого у нас так мало: он довольно быстро оценил… размер ущерба - и решил, что мне необходим массаж.

Всего неделю назад, когда он впервые ко мне прикоснулся, я вздрогнул от омерзения… а сейчас одно сознание того, чьи руки касаются моей кожи, способно свести с ума, уже не говоря о том, как чертовски классно он это делает. Ммм… как здорово… Уверенные жесткие пальцы разминают, растирают, поглаживают спину плавными размеренными движениями, и по телу растекается блаженное тепло. Мне уже совсем не больно и даже не щекотно, мне… так хорошо… только бы он продолжал, не останавливался… А он и не собирается останавливаться - только ритм движений постепенно меняется.

Мерлин… кажется, это уже не массаж. То, как он, слегка надавливая, медленно провел по расслабленным мышцам ладонью с сомкнутыми пальцами… будь я проклят, если это ошеломляющее своей откровенностью движение - не ласка. Так плавно… так… Волоски на коже немедленно встают дыбом, и он это, конечно, чувствует, но медлит всего мгновение - и узкая, чуть подрагивающая ладонь вновь скользит по спине, надавливая чуть сильнее и заставляя меня выгнуться и охнуть.

- Так… больно? - голос ровный… слишком ровный, чтобы я поверил в эту невозмутимость.

- Нет, - шепчу я, отчаянно боясь, что он остановится.

- А… так? - теперь он, едва касаясь, пробегает по одному ему ведомым точкам подушечками пальцев - и по позвоночнику словно прокатывается волна жидкого огня и устремляется в промежность, где мгновенно становится горячо и тесно.

Черт. Черт. Черт. Мне бы удержаться, но я вздрагиваю и напрягаюсь так заметно, что он, конечно же, все понимает - и…

О Мерлин, нет… Он убирает руки. Без судорожной поспешности, но решительно подтягивает на мне джинсы, заправляет в них рубашку, одергивает свитер - и встает.

Мать твою… Он что - решил, что я… испугался?!

Меня подбрасывает так, словно это не я пять минут назад растворялся здесь в блаженном покое. Мать твою… Кажется, так я на него еще никогда не злился. Вскочив одним движением, я подлетаю к нему - он уже успел усесться на стул, который отодвинул от тахты как можно дальше - но едва устремляю на него яростный взгляд, желание орать и возмущаться исчезает.

Я был прав, когда подумал, что не только я запретил себе что-то большее, чем простое общение с ним. Он тоже провел в наших… отношениях некую черту за которую поклялся не переступать. И казнит себя сейчас так же, как это делал я, когда позавчера чуть не поцеловал его… только стократ больнее, потому что он - не удержался.

Только пусть он сам мне об этом скажет.

- Почему? - хрипло спрашиваю я, глядя в растерянное несчастное лицо. - Почему вы… ушли?

- Простите меня, - с трудом произносит он, отводя взгляд. - Я… не должен был так поступать, позволять себе…

- А если я… не против? Если я хочу этого не только… телом? - выговариваю я пересохшим ртом. - Вы не допускаете такой мысли?

Задохнувшись, он пытается что-то сказать - и молчит, только растерянный взгляд перебегает с моего пылающего лица немного ниже, на недвусмысленное свидетельство моего желания, и на бледных скулах вспыхивают яркие пятна румянца.

Я могу предугадать все, что он сейчас скажет - что мы не можем себе этого позволить, что я об этом пожалею, что… да мало ли что еще. Плевать. Я сбился со счета, сколько раз за последние дни повторял себе то же самое - но я устал вести эту бессмысленную борьбу, продолжая врать себе и ему. Тем более что, скорее всего, больше мы не увидимся… так пусть хоть будет что вспомнить.

Самый ненавистный преподаватель из всех. Виновник смерти моих родителей. Убийца Дамблдора. Правая рука Волдеморта.

Человек, в очередной раз спасший мне сегодня жизнь. Человек, который нужен мне больше всего на свете. Человек, для которого я - единственное, что у него осталось. Человек, которого я…

- Мы не можем себе этого позволить, - говорит он уже тверже, - так, похоже, начал действовать легендарный самоконтроль. Ладно же… посмотрим, сколько он продержится.

- Да, - отвечаю я, подходя ближе.

- Вы об этом пожалеете.

- Да, - и я придвигаюсь еще ближе, и черные глаза, и без того огромные, расширяются как от удара.

- И вас не останавливает даже то, что я… старше… и все остальное? - кажется, он попытался усмехнуться.

- Да, - и я кладу ладони ему на плечи, тут же почувствовав, что дрожу теперь уже не я один. - Вас ведь не остановило то, что я младше… и все остальное.

- Ах ты… мальчишка…

Мальчишка? Ну и плевать - теперь, когда он наконец прекратил сопротивляться, пусть говорит, что хочет. Теперь, когда он поднялся со стула, и оказалось, что когда мы стоим вот так - вплотную - он выше меня всего на полголовы… Но все-таки выше - и мне приходится привстать на цыпочки, чтобы сделать то, о чем я мечтал с четверга - зарывшись пальцами в волосы и притянув его голову ближе, поочередно коснуться губами нежных впадинок под нижними веками.

Он замирает и, кажется, перестает дышать - а вот это зря, воздух ему понадобится, потому что останавливаться я не намерен - с трудом оторвавшись от изумительно нежной кожи, я скольжу по впалой щеке и наконец касаюсь его губ. И он отвечает мне - и отвечает так, что я понимаю, о чем мечтал все это время он сам.

Это безумие. Пусть. Он, конечно, прав… но какое это имеет значение. Ничто не имеет сейчас значения, кроме вкуса тонких губ, властных и мягких, осторожных и решительных, изучающих и завоевывающих. Кроме худой спины - ребра прощупываются даже через плотный свитер - вздрагивающей под моими руками. Кроме рук, узких сухих ладоней, скользящих по спине, сжимающих ягодицы, мягко, но настойчиво подталкивающих меня… куда?

Тахта. Ну конечно. Почти упав на нее, с хриплым сухим смешком я притягиваю его к себе, неуклюже пытаюсь стащить с него свитер - слава богу, хоть с застежками бороться не нужно, - но он вдруг отстраняет мои настойчивые руки.

Садист. Ну как есть садист.

- Пожалуйста… ну пожалуйста… - умоляюще шепчу я, хватая воздух распухшими губами и чувствуя, что