гордостью провалялся бы скованным до утра. Гордостью, которую я должен подавить - и как мне, черт побери, это сделать?! Бить я его больше не собираюсь, все равно никакого толка, а унижать - себе дороже, сам потом хожу как в дерьме извалянный. Да и с тактикой равнодушного презрения что-то не получается - какое тут, к черту, равнодушие, когда то треснуть его хочется, то… извиниться.

Вот чего уж точно никогда не сделаю.

Наскоро вытершись и набросив слизнортовский халат, - он мне, конечно, велик, но другого нет, - я выхожу из ванной и сухо интересуюсь:

- Вы закончили? Тогда раздевайтесь, принимайте душ и спать - я не собираюсь ждать до утра.

- Кто вас заставляет, - не глядя на меня, он продолжает сосредоточенно разминать распухшие кисти. - Где ванная, я знаю, как пользоваться душем - помню, моя амнезия на бытовые мелочи не распространяется.

- Вы что, уже забыли, что должны подчиняться мне без рассуждений? - я стараюсь подпустить в голос побольше металла - пусть не думает, что я оправдываюсь. - Я обязан всюду вас сопровождать, наблюдать за каждым вашим действием и не собираюсь нарушать полученные инструкции.

«Хотя бы в этом», - мысленно добавляю я, глядя, как он, пожав плечами, медленно поднимается из кресла и ковыляет к ванной. Разумеется, я иду следом, - а что мне еще остается? - чувствуя себя при этом препакостно. Всю жизнь мечтал понаблюдать за моющимся Снейпом. Утешает только, что ему еще неприятнее, чем мне, хотя он старательно делает вид, что нет ничего естественнее, чем раздеваться, стоя в двух шагах от Поттера. Но красные пятна, выступившие на скулах, и мелко подрагивающие пальцы выдают его с головой.

Стоя вполоборота, он долго возится с бесчисленными пуговицами - так долго, что я уже готов применить расстегивающее заклятие, и даже когда с последней застежкой наконец покончено, медлит целую минуту, хотя теперь ему достаточно просто повести плечами.

- Ну же, - сквозь зубы бормочу я, - чего вы тянете? Чем быстрее начнете, тем быстрее все закончится.

- А вы уверены, что вам не захочется продлить удовольствие? - неожиданно спрашивает он. - Вам поручено наблюдать? Наблюдайте. Но если вы попытаетесь сделать что-то еще, я… клянусь, вы об этом пожалеете.

О чем это он? Я непонимающе гляжу на него, но когда Снейп, криво усмехнувшись, сбрасывает мантию, под которой не оказывается даже белья, желание что-то выяснять исчезает. Собственно, исчезают все желания, кроме одного - немедленно отвернуться или зажмуриться.

С ним действительно не церемонились, и я с содроганием понимаю, что не хотел бы присутствовать на его допросах. Плечи, спина, бедра покрыты глубокими багровыми рубцами, полузажившими и совсем свежими, запекшимися и сочащимися сукровицей. Огромные кровоподтеки в паху - похоже, совет насчет удара по яйцам уже не раз применялся на практике; цепочка синяков на бедрах, пятнающая бледную кожу… Я тупо пялюсь на них, удивленный странной конфигурацией, Снейп, заметив мой взгляд, вновь усмехается, и тут до меня внезапно доходит - и догадка оказывается такой омерзительной и страшной, что я, судорожно сглотнув, зажимаю рот ладонью, испугавшись, что меня попросту стошнит.

Так вот откуда эти странные бурые потеки на ногах - и вот что он имел в виду, говоря о моем желании продлить удовольствие.

Его насиловали на допросах, насиловали жестоко - и он думает, что я тоже собираюсь это с ним сделать?!

- Впечатляюще выглядит, не правда ли? - глухо выговаривает Снейп, не глядя на меня. - Вижу, вами этот метод еще не опробован. Ничего, уверен, все у вас впереди.

Не ответив - а что тут можно ответить?! - я в каком-то странном оцепенении наблюдаю, как он входит в душевую кабину, открывает воду и какое-то время просто стоит под теплыми струями, как, морщась, распутывает слипшиеся от крови волосы на виске, как осторожно смывает с тела кровь и присохшую грязь, и в голове крутятся всего два слова.

Так нельзя.

Мерлин, так нельзя обращаться даже со Снейпом, пусть даже он стократ заслужил подобное. Каким бы он ни был гадом, обращаться с ним таким образом - это значит попросту уничтожить в себе все человеческое. Впрочем, авроров оправдывает тот факт, что они не считают его человеком, как, впрочем, и я не считал - до сегодняшнего Веритасерума.

Потому что мразь и нелюдь не может убить - и прийти в ужас от содеянного, а я видел сегодня, как плескался этот ужас в запавших черных глазах, когда он говорил о Дамблдоре.

Интересно, на что, собственно, рассчитывал Блэкстон, поручая мне унижать его, чтобы подавить волю? Какое унижение может быть страшнее того, что с ним уже сделали - и продолжают делать?! Впрочем, после всего он, возможно, действительно на грани, и каждое новое унижение может стать той самой последней каплей и окончательно сломить его. Вот только - и я вдруг предельно ясно осознаю это - мои действия этой последней каплей не станут.

Я буду присматривать за ним на уроках, чтобы он не навредил детям. Буду конвоировать его на допросы и обратно и не собираюсь давать ему никаких поблажек. Но намеренно унижать его я не буду - просто потому, что хочу сохранить в себе человека.

А инструкции… их не обязательно выполнять буквально. Совсем не обязательно, например, беспрерывно пялиться, можно встать вот так - вполоборота, скорее угадывая, чем видя, что он делает. Можно познакомиться поближе с темно-зеленым узором на плитке, которой облицованы стены ванной - ох, чувствую, скоро я изучу этот узор лучше, чем любимую книгу о квиддиче. Можно, наконец, подумать о том, чем мне заняться завтра, пока его будут допрашивать…

Вода перестает шуметь, но я не оборачиваюсь, продолжая изучать пространство ванной - и взгляд вдруг останавливается на смятом влажном полотенце, валяющемся в углу. Черт, можно было сообразить, что это ему тоже понадобится...

- Я могу воспользоваться вашим полотенцем? - его тон очень спокоен, но в голосе звенит скрытое напряжение. Странно, он не мог не заметить, что я почти отвернулся, а сейчас вообще на него не гляжу - так с какой стати напрягаться?

Или он все еще думает, что я захочу?..

- Пользуйтесь, - отвечаю я сквозь зубы и поспешно добавляю: - И успокойтесь - я к вам не притронусь.

Не знаю, поверил ли он - он молчит, а его лица я не вижу. Да и какое мне, собственно, дело… Я искоса наблюдаю, как он неуклюже поднимает полотенце и начинает осторожно промакивать влагу, морщась, когда ткань касается свежих рубцов… черт, как же он медленно это делает! Едва дождавшись, пока он обернет полотенце вокруг тощих бедер, я нетерпеливо оборачиваюсь:

- Вы наконец закончили?

- Не совсем, - произносит он все с той же напряженной интонацией. - Мне, - он на мгновение запинается, но твердо заканчивает, - мне нужно в туалет. И если ваши инструкции не предполагают наблюдение за отправлением естественных надобностей, я предпочел бы, чтобы вы отвернулись. Это, знаете ли, слишком интимный процесс.

Закончив свою тираду, он надменно вздергивает подбородок, выжидающе глядя на меня, и я против воли чувствую восхищение. Черт возьми, вот это характер. Он стоит здесь, еле держась на ногах, изможденный, практически голый, мокрые волосы свисают неопрятными сосульками - но в глазах почти вызов, тонкая черная бровь надменно приподнята и руки скрещены на груди в таком знакомом высокомерном жесте.

Пусть. Пусть цепляется за свое призрачное достоинство. В конце концов, это все, что у него осталось.

- Да, мои инструкции предполагают наблюдение за вами, даже когда вы заняты столь интимным делом, - будничным тоном сообщаю я. - Но я тут подумал… Где находится унитаз, вы знаете, как им пользоваться - помните, и ваша амнезия на применение туалетной бумаги, надеюсь, не распространяется. Так что я пошел спать. Советую не задерживаться - через пять минут я гашу факелы.

Выходя из ванной, я все-таки не могу отказать себе в удовольствии и не взглянуть напоследок в его ошеломленное лицо. Кажется, он пытается что-то сказать, но, шевельнув было губами, плотно сжимает