Итак, первоначально для мамонтовского рейда планировались значительно более крупные силы — в общей сложности десять тысяч конников и три тысячи пехотинцев, что почти равнялось численности Кавказской армии после взятия Царицына. Правда, Мамонтову не ставилась задача идти на Москву — он должен был ударить в тыл группировки красных в районе Новохоперск — Лиски. Однако он посчитал, что его отряд без корпуса Коновалова слишком слаб, и сразу отправился в рейд в глубокий тыл. Нанесенный красным ущерб был не столь уж велик. Конечно, казаки портили железнодорожные пути (но при этом не взорвали ни одного стратегически важного моста), захватывали и уничтожали интендантские части. Но захваченные в плен бойцы советских соединений просто распускались по домам, за исключением перешедшей на сторону белых Тульской дивизии. Раз территория осталась под властью большевиков, они легко могли вновь привлечь отпущенных мобилизованных. Для того же, чтобы сформировать большую антибольшевистскую армию, у Мамонтова не было ни средств, ни лозунгов, за которыми пошли бы массы. Повреждения, нанесенные железным дорогам, можно было сравнительно быстро исправить. Захваченного мамонтовцами в интендантских складах добра было достаточно для обогащения казаков, но явно недостаточно, чтобы радикально подорвать боеспособность Красной армии. Вероятно, рейд корпуса Мамонтова принес бы Белому движению больше пользы, если бы во взаимодействии с дивизиями, находившимися на фронте, удалось разгромить основные силы 8-й и 9-й советских армий. Но Мамонтов, как справедливо заметил Врангель, по большей части уклонялся от столкновений со значительными силами красных — берег своих людей.

Едва командующий Донской армией Сидорин сел в своем штабном поезде завтракать с Врангелем, как пришла телеграмма от Шатилова, что Карповка занята красными. Врангель оказался отрезан от своей армии. Направив свой поезд в Царицын через Ростов и Торговую, Петр Николаевич вместе с адъютантом выехал на автомобиле в хутор Верхнецарицынский, вооружившись на всякий случай пулеметом. Прибыв туда вечером, они застали там панические слухи о прорыве красных: будто ими захвачен штабной поезд и они уже в Царицыне. Врангель доехал до станции Тингуту и оттуда на паровозе помчался в Царицын, где противника не оказалось. К утру Карповка была отбита Mанычским полком Астраханской дивизии.

Стоит отметить, что в начале октября Врангель организовал налет авиаэскадрильи во главе с генерал- майором В. М. Ткачевым на позиции обстреливавшей Царицын тяжелой артиллерии красных, в результате чего батарея была уничтожена.

Тогда же проездом из Пятигорска в Таганрог, в Ставку главнокомандующего, барона навестил командующий войсками Северного Кавказа генерал Эрдели, встревоженный слухами, что между Врангелем и Деникиным в последнее время «нелады»: «Говорили, что я разошелся с Главнокомандующим не только в вопросах военных, но и политических. Имя мое будто бы противопоставлялось генералу Деникину правыми общественными кругами, недовольными политикой командования. Всё это, конечно, не имело оснований. Сидя безвыездно в Царицыне, я был далек от политической жизни. Из крупных общественных деятелей я мало кого знал. Однако в нездоровой атмосфере тыла чья-то незримая рука продолжала вести недостойную игру».

Четвертого октября 1919 года все части Кавказской армии перешли в наступление и к 10-му числу вышли на линию Дубовка — хутор Шишкин.

Советские войска были отброшены на 50 верст от Царицына. Однако Врангель счел, что его ослабленная армия не в состоянии далее продолжать наступление. В разговоре по прямому проводу с Романовским он попросил отменить задачу наступать на Камышин и Саратов и разрешить перейти к обороне, тем более что к тому времени неудачей закончилось и наступление войск Эрдели на Астрахань. Однако Романовский настаивал на продолжении операции. Тогда Врангель решил выехать в Таганрог, чтобы лично переговорить с Деникиным.

Петр Николаевич прибыл в Ростов-на-Дону 7 (20) октября. Деникин мог принять его в Таганроге лишь на следующий день. Чтобы убить время, Врангель отправился в театр. Они с графом Тендряковым расположились в глубине ложи второго яруса. Давали оперетту «Птички певчие».

После антракта занавес долго не поднимался. Наконец на авансцену вышел некто в штатском и обратился к зрителям: «В то время как мы здесь веселимся, предаваясь сладостям жизни, там, на фронте геройские наши войска борются за честь Единой, Великой и Неделимой России! Стальной грудью прикрывают они нас от врага, обеспечивая мир и благоденствие населению… Мы обязаны им всем, этим героям и их славным вождям. Я предлагаю вам всем приветствовать одного из них, находящегося здесь, — героя Царицына, командующего Кавказской армией, генерала Врангеля!»

Луч прожектора осветил ложу, где сидел Врангель, оркестр грянул туш. Поднялся занавес, труппа и зрители зааплодировали.

Не дожидаясь конца спектакля, Врангель с Гендриковым незаметно вышли из театра. Они хотели поужинать в ресторане гостиницы «Паллас», но и там не смогли избежать внимания публики. Барона приветствовали бурными криками «ура!». Все встали из-за столов, музыканты опять заиграли туш. Каждый норовил чокнуться с героем-генералом. Петр Николаевич вспоминал:

«Один за другим стали подходить знакомые и незнакомые, поздравляя с последними победами, расспрашивая о положении на фронте… Среди прочих задавались вопросы:

„Ну, как отношения ваши с генералом Деникиным?“, „Правда ли, что вы окончательно разошлись с Главнокомандующим?“

Чья-то невидимая рука продолжала неустанно вести закулисную интригу, сея смуту и сомнения в умах.

Отказавшись от ужина, я поспешил вернуться к себе в поезд».

В десять часов утра Врангель был принят главнокомандующим в присутствии начальника штаба, генерала Романовского. Деникин встретил его весьма любезно, однако прежней сердечности уже не было, под внешним доброжелательством чувствовалась холодная сдержанность. Подробно доложив обстановку, Врангель повторил свое соображение о невозможности нового наступления его армии. Вопреки мнению Романовского, ему удалось убедить главнокомандующего, и тот отдал приказание начальнику штаба: «Кавказской армии вести активную оборону Царицына». Петр Николаевич был приглашен Деникиным на обед.

Врангель в мемуарах в который уже раз обращается к теме нарастания разногласий между ним и Деникиным, утраты последним чувства реальности и падения авторитета у участников Белого движения.

«Время до обеда, — писал он, — я использовал, чтобы повидать некоторых нужных мне лиц, в том числе генерал-квартирмейстера генерала Плющевского-Плющик. В оперативном отделении видел я нескольких молодых офицеров Генерального штаба, старых моих знакомых, и убедился, что непрочность нашего стратегического положения им в полной мере ясна. Некоторые из них обращались ко мне с просьбой „обратить внимание Главнокомандующего“, „повлиять на Главнокомандующего“… Видно было, что вера в высшее командование среди ближайших сотрудников в значительной мере поколеблена.

После обеда генерал Деникин пригласил меня в свой рабочий кабинет, где мы пробеседовали более двух часов. Общее наше стратегическое положение, по словам генерала Деникина, было блестяще. Главнокомандующий, видимо, не допускал мысли о возможности поворота боевого счастья и считал „занятие Москвы“ лишь вопросом месяцев. По его словам, противник, разбитый и деморализованный, серьезного сопротивления оказать не может. Указывая на карте на левый фланг нашего бесконечно растянувшегося фронта… генерал Деникин, улыбаясь, заметил:

„Даже Розеншильд-Паулин, и тот безостановочно двигается вперед. Чем только он бьет врага — Господь ведает. Наскреб какие-то части и воюет…“

Восстанию разбойника Махно в тылу генерал Деникин также серьезного значения не придавал, считая, что „всё это мы быстро ликвидируем“.

С тревогой и недоумением слушал я слова Главнокомандующего.

В отношении нашей внешней и внутренней политики генерал Деникин не был столь оптимистичен. Он горько жаловался на англичан, „ведущих все время двойную игру“, и негодовал на наших соседей — грузин и поляков: „С этими господами я решил прекратить всякие переговоры, определенно заявив им, что ни клочка русской земли они не получат“.

Что же касается внутреннего нашего положения, то Главнокомандующий, отдавая себе отчет в неудовлетворительности его, раздраженно говорил об „интригах“ в Ростове, виновниками которых в