большого количества оружия, а также переброски туда из Польши десятков тысяч военнослужащих, что могло только затруднить последующую эвакуацию? Вероятно, после разгрома советских войск под Варшавой Врангель недооценивал Красную армию. Даже называемые им сроки (несколько месяцев) переброски с запада на юг основной массы советских войск после заключения советско-польского перемирия были существенно завышены. На самом деле советскому командованию хватило на эту операцию не более трех недель, причем часть войск, в том числе 1-я Конная армия, начали передислокацию на врангелевский фронт еще до заключения перемирия.
Кажется, Врангель все-таки не ожидал, что поляки так быстро заключат перемирие с большевиками. Епископ Вениамин вспоминал: «Были возобновлены официальные сношения с поляками, чтобы вместе бороться против красных, которые тогда угрожали Польше разгромом… И когда генералу Врангелю некоторые говорили, что союз с поляками есть измена России, он отвечал известной формулой Кавура[42], с изменением конца: „Хоть с дьяволом, только бы против большевиков!“ Но как только поляки, с помощью Франции и под предводительством начальника ее штаба генерала Вейгана, разделались с большевиками, то немедленно бросили и своего союзника Врангеля, которого прежде хотели использовать лишь в собственных видах. Это очень разозлило Врангеля…»
Вероятно, Петр Николаевич рассчитывал, что поляки будут продолжать войну для того, чтобы водворить его правительство в Кремль. Но Пилсудский был опытным политиком с социалистическим прошлым. Он прекрасно понимал, что Врангель по своим убеждениям монархист и сторонник единой и неделимой России, хотя и не выдвигает открыто этих лозунгов, опасаясь негативной реакции внутри России, а также со стороны западных держав. Поэтому продолжать войну он мог, только если бы Врангель признал границы Польши и независимость Украины. Создание украинского «буферного» государства между Россией и Польшей было главной целью начатой Пилсудским войны. Но Врангель не мог пойти на столь большие уступки Польше, которые многие его соратники расценивали как предательство. А если бы он все-таки пошел на этот компромисс с Польшей, переступив через собственные принципы, то, возможно, вошел бы в историю как русский де Голль (или тогда бы де Голля называли французским Врангелем?). И ход мировой истории тогда, наверное, был бы иным: не было бы ни Советского Союза, ни мирового коммунистического движения, ни — как знать? — Второй мировой войны.
Добить Красную армию осенью 1920 года, казалось, не представляло труда. В ходе Варшавского и последовавшего за ним столь же неудачного для красных Неманского сражения их войска потеряли более ста тысяч пленными. Еще 50 тысяч красноармейцев оказались интернированы в Восточной Пруссии. Кроме того, в период с апреля по октябрь 1920 года Красная армия потеряла около сорока восьми тысяч убитыми и умершими от ран, а также, вероятно, вдвое больше этого числа ранеными. В результате из строя выбыло около трехсот тысяч красноармейцев, то есть больше, чем было сосредоточено в свое время против Деникина. По преимуществу это были фронтовые потери, так как тыловые части в большей степени смогли избегнуть пленения или интернирования. Это составляло не менее половины всех сил Красной армии, сражавшихся на фронтах. Ее командование не хотело посылать оставшиеся боеспособные части против поляков, опасаясь их разгрома.
Как утверждает польский историк Иосиф Мацкевич, сам участвовавший в Варшавском сражении рядовым уланом, после Варшавы настало «массовое бегство дезорганизованного противника». А по свидетельству командира 26-го уланского полка Тадеуша Махальского, «одно появление нашей кавалерии к северу от Лиды вызвало такое впечатление, что привело к нарушению всей советской обороны вдоль Немана».
Пилсудский полагал, что Деникин мог бы стать союзником Польши, «если бы он не противился политическим тенденциям отрыва от России инородных элементов» и, в частности, «признал бы украинское движение…». Но из-за его приверженности лозунгу «Единая и неделимая Россия» это было невозможно. Поэтому ставка была сделана на его преемника. Инструкция, данная Пилсудским командующему польским Волынским фронтом в 1919 году генералу Листовскому, гласила: «Так как официальное строительство Украины (как враждебного России самостоятельного государства) выявило бы наше враждебное отношение к Деникину, что для нас невыгодно, то планы эти надлежало скрывать и от Деникина, и от Антанты и к выполнению их можно приступить только после падения Деникина».
О борьбе мнений по другую сторону фронта рассказывается в мемуарах Троцкого:
«Командование Западного фронта обнадеживало: прибыло достаточно пополнений, артиллерия обновлена и пр. Желание являлось отцом мысли. „Что мы имеем на Западном фронте? — возражал я. — Морально разбитые кадры, в которые теперь влито сырое человеческое тесто. С такой армией воевать нельзя. Вернее сказать, с такой армией можно еще кое-как обороняться, отступая и готовя в тылу вторую армию, но бессмысленно думать, что такая армия может снова подняться в победоносное наступление по пути, усеянному ее собственными обломками“. Я заявил, что повторение уже совершённой ошибки обойдется нам в десять раз дороже и что я не подчиняюсь намечающемуся решению, а буду апеллировать к партии. Хотя Ленин формально и отстаивал продолжение войны, но без той уверенности и настойчивости, что в первый раз. Мое несокрушимое убеждение в необходимости заключить мир, хотя бы и тяжкий, произвело на него должное впечатление. Он предложил отсрочить решение вопроса до того, как я съезжу на западный фронт и вынесу непосредственное впечатление о состоянии наших армий после отката. Это означало для меня, что Ленин, по существу дела, уже присоединяется к моей позиции.
В штабе фронта я застал настроения в пользу второй войны. Но в этих настроениях не было никакой уверенности: они представляли отражение московских настроений. Чем ниже я спускался по военной лестнице — через армию к дивизии, полку и роте, тем яснее становилась невозможность наступательной войны. Я отправил Ленину на эту тему письмо, написанное от руки, не сняв для себя даже копии, а сам отправился в дальнейший объезд. Двух-трех дней, проведенных на фронте, было вполне достаточно, чтоб подтвердить вывод, с которым я приехал на фронт. Я вернулся в Москву, и Политбюро чуть ли не единогласно вынесло решение в пользу немедленного заключения мира».
Если бы Политбюро не послушало Троцкого и послало последние боеспособные соединения на Польский фронт, чтобы попытаться предпринять еще одно наступление, Красную армию ожидала бы катастрофа. Продолжать войну было немыслимо. Польская армия насчитывала около 1,2 миллиона человек, из которых на фронте находилось не менее 250 тысяч штыков и сабель. Из пяти миллионов списочного состава Красной армии около миллиона составляли дезертиры. Кроме того, у поляков были союзники — не менее двадцати тысяч человек в армии Петлюры, полторы-две тысячи в Народной армии С. Н. Булак- Балаховича и до пяти тысяч человек в 3-й врангелевской армии Пермыкина и казачьей бригаде есаула Яковлева. Если добавить к этому еще 44 тысячи штыков и сабель в армии Врангеля, то получится, что антибольшевистские силы в тот момент на фронтах Европейской России имели даже некоторый численный перевес над Красной армией. Кроме того, все эти соединения можно было пополнять за счет пленных красноармейцев.
Польская армия в тот момент качественно превосходила силы красных. Войска Пилсудского были воодушевлены национальной идеей, хорошо обучены кадровым офицерским корпусом из состава русской, австрийской и немецкой армий, а также французскими военными советниками. Имелась полная возможность во взаимодействии с Врангелем разбить остатки Красной армии и еще до наступления зимних холодов захватить Киев и Москву. 560 километров от Варшавы до Минска польская армия прошла за два месяца. Оставшиеся 700 километров до Москвы можно было пройти гораздо быстрее, поскольку уже в октябре красные почти не оказывали сопротивления продвижению поляков.
Противодействие польского сейма продолжению войны не могло бы тут играть принципиальную роль. Если бы с Врангелем было достигнуто соглашение, его сопротивление было бы преодолено. И даже если бы Франция уменьшила военные поставки Польше, для окончания кампании в течение одного-двух месяцев могло бы хватить военных трофеев. Но не было даже проекта соглашения с Врангелем, и Пилсудский не стал продолжать войну.
Как отмечали H. E. Какурин и И. И. Вацетис, еще 23 сентября чрезвычайная сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета в целях предотвращения зимней кампании, которая тяжким бременем легла бы на трудящиеся массы России и Польши, признала возможным смягчить первоначально выставленные условия мира:
«Согласно новым условиям устанавливалась независимость Литвы, Украины, Белоруссии и Восточной Галиции, причем в отношении последней советское правительство признавало плебисцит по буржуазно-
