следующими словами: „Как подчиненный ходатайствую, как офицер у офицера прошу, а как русский у русского требую назначения следствия над начальником штаба Главнокомандующего, начальником штаба 2-го корпуса и надо мной…“».

Действительно, только человек с больным воображением мог подозревать бывшего начальника Дроздовской дивизии В. К. Витковского в симпатиях к левым эсерам. Дроздовцы, почти сплошь монархисты, такого командира просто не потерпели бы.

Петр Николаевич в мемуарах излагает обстоятельства встреч с опальным генералом:

«С трудом удалось мне его успокоить. Возможно задушевнее я постарался его убедить в необходимости лечиться, высказывая уверенность, что, отдохнувши и поправившись, он вновь получит возможность служить нашему общему делу. Я обещал сделать всё от меня зависящее, чтобы уход его не был истолкован как отрешение. В изъятие из общих правил, я наметил зачислить генерала Слащева в свое распоряжение с сохранением содержания, что давало ему возможность спокойно заняться лечением. В заключение нашего разговора я передал генералу Слащеву приказ, в коем в воздаяние его заслуг по спасению Крыма ему присваивалось наименование „Крымский“; я знал, что это была его давнишняя мечта (приказ № 3505, 6 (19) августа 1920 г.).

Слащев растрогался совершенно; захлебывающимся, прерываемым слезами голосом он благодарил меня. Без жалости нельзя было на него смотреть.

В тот же день генерал Слащев с женой был у моей жены с визитом. На следующий день мы поехали отдавать визит. Слащев жил в своем вагоне на вокзале. В вагоне царил невероятный беспорядок. Стол, уставленный бутылками и закусками, на диванах — разбросанная одежда, карты, оружие. Среди этого беспорядка Слащев в фантастическом белом ментике, расшитом желтыми шнурами и отороченном мехом, окруженный всевозможными птицами. Тут были и журавль, и ворон, и ласточка, и скворец. Они прыгали по столу и дивану, вспархивали на плечи и на голову своего хозяина.

Я настоял на том, чтобы генерал Слащев дал осмотреть себя врачам. Последние определили сильнейшую форму неврастении, требующую самого серьезного лечения. По словам врачей, последнее возможно было лишь в санатории, и рекомендовали генералу Слащеву отправиться для лечения за границу; однако все попытки мои убедить его в этом оказались тщетными, он решил поселиться в Ялте».

Описание этого ярчайшего персонажа Белого движения оставил и епископ Вениамин: «…он командовал при Деникине в Крыму. Это интересный человек, полусказочного калибра. Его я видел сам, живя в том же Крыму. Высокого роста красивый блондин с соколиным, смелым взором. Он обладал удивительной способностью внушать доверие и преданную любовь войскам. Обращался он к ним не по- старому: „Здорово, молодцы“, а „Здорово, братья“. Это была новость, и очень отрадная и современная. В ней уже слышалось новое, уважительное и дружественное отношение к „серому солдату“. И я видел, как отвечали войска. Они готовы были тут же броситься по его слову в огонь и воду.

Но когда требовалось принять строгие меры, например, против грабителей, спекулянтов, тот же Слащев не останавливался и перед смертной казнью. Это тоже все знали. И его любили и боялись, но и надеялись: Слащев не выдаст».

Однажды архиерей даже посетил его штабной вагон на станции Джанкой: «Встречает меня его часовой, изящный, красивый, в солдатской форме. Оказывается, это бывшая сестра милосердия, теперь охрана и жена генерала. Вошел Слащев: на плече у него черный ворон. Одна нога в сапоге, другая в валенке — ранен… Бодрящее и милое впечатление произвел он на меня. Что-то лучистое изливалось от всей его фигуры и розового веселого лица… „Часовой“, конечно, не был при нас… Говорили про него, что он пьет, и не вино лишь, а даже возбуждающие наркотики… Возможно!»

О причинах отставки Слащева епископ Севастопольский пишет: «Когда вступил в командование генерал Врангель вместо Деникина, ему отвели часть фронта. Но будто бы там у него были чисто военные промахи. А другие говорили, что „цветные“ войска — Корниловская, Марковская и Дроздовская дивизии, отличавшиеся разными цветами погонов, кантов и проч., — не любили его потому, что он был не „ихний“. Третьи предполагали, что он держался вообще иного духа и тактики, чем кутеповские войска. Ставили ему в вину и нетрезвость, и чудачество. Начались трения, и Слащев должен был уйти в отставку… Генерал Врангель, человек справедливый в общем, в разговоре со мной тоже винил его. Я, конечно, не разбирался, не мое дело. Но мы жалели нашего героя, который лето, осень и целую зиму продержал с какими-то слабыми силами Крым».

Епископ Вениамин признавал, что Яков Александрович был личностью харизматичной, даже овеянной легендами:

«…говорят, однажды большевики прорвались-таки в одном месте. Курьер донес ему. „Как прорвались? Почему вы к ним не прорвались, мерзавцы? На коней!“

И с маленьким штабным конвоем летит в опасное место, воодушевляет свои войска, гонит противников обратно за перевал. Дело ликвидировано… Вероятно, не так всё это было сказочно и просто, но такая легенда ходила между нами, и ей мы верили. Значит, верили в Слащева…

Ходила про него в Крыму легенда, что он совсем не Слащев, а великий князь Михаил Александрович. Разумеется, это фантазия, но и она говорит о той легендарности, какой окружено было его имя».

Поэтому иерарх, кажется, совсем не был удивлен дальнейшему зигзагу слащевской судьбы: «Когда произошла эвакуация, он вместе со всеми уехал в Константинополь и начал печатаю оправдываться перед „судом общества“ в своей правоте, а потом и вовсе порвал с белыми и уехал на пароходе к красным, с которыми боролся столько лет. В Москве его убили с улицы через окно. Ходили слухи, что это сделали „внутренние“ белые, мстя за предательство, другие винили красных. Мне кажется, первая версия правдоподобнее. Мне жаль его…»

Итак, в результате сражения под Каховкой Врангель избавился от опасного соперника в армии, единственного, кто мог тягаться с ним в популярности среди войск и общества.

Тем временем Красная армия была разбита под Варшавой, что изменило стратегическую обстановку в пользу антибольшевистских сил. Появилась реальная возможность свержения советской власти. Но теперь на первый план выходила дипломатия. Всё зависело от того, удастся ли Врангелю договориться с «начальником Польского государства» и главнокомандующим польской армией маршалом Юзефом Пилсудским. Причем соглашение должно было носить прежде всего политический характер и касаться взаимного признания и установления российско-польской границы, а также признания независимости Украины. Врангель, однако, хотел решать только военные вопросы, поскольку сознавал слабость своего режима, не способного на равных вести диалог с Польшей по вопросам границы и другим политическим проблемам, включая возможное признание независимости бывших частей Российской империи. Решение же политических вопросов он стремился отложить до окончательной победы над большевиками. Польскую сторону это совершенно не устраивало. Пилсудский понимал, что для держав Антанты и США правительство Врангеля было куда более предпочтительной властью, чем большевики с их идеей мировой революции. После свержения ленинского Совнаркома Врангель мог бы рассчитывать на признание со стороны великих держав, и они в случае российско-польского конфликта по территориальным вопросам или намерения России установить в Польше пророссийское правительство совсем не обязательно оказались бы на польской стороне. В борьбе же против Советской России Пилсудский мог рассчитывать на поддержку Антанты, по крайней мере, в случае, если большевики будут угрожать польской независимости. Поэтому первый маршал Польши мог согласиться на замену в Кремле Ленина на Врангеля, если бы Врангель немедленно подписал юридически обязывающие документы о признании независимости и установлении российско-польской границы, как она виделась польской стороне. Однако Петр Николаевич, кажется, переоценивал готовность Польши сражаться во имя одного только сокрушения большевиков и недооценивал жизненную важность немедленного политического соглашения с Польшей.

Струве, по указанию Врангеля, 1 (14) сентября передал ноту начальнику французской миссии в Крыму, в которой предлагалось «путем согласованных действий польской и русской армии, под высшим руководством французского командования, нанести советской власти решительный удар и обеспечить миру всеобщее успокоение и социальный мир».

П. С. Махров, посланный Врангелем в Варшаву с заданием выяснить возможности сотрудничества с Польшей, приехал туда лишь в середине сентября. Врангель писал в мемуарах: «Генерал Махров назначался военным представителем в Польше. Согласованность наших операций с операциями на польском фронте приобретала первенствующее значение. Политическая обстановка исключала