163. Маяковский (Последняя ночь государства Российского)
Как смертникам жить им до утренних звезд,И тонет подвал, словно клипер.Из мраморных столиков сдвинут помост,И всех угощает гибель.Вертинский ломался, как арлекин,В ноздри вобрав кокаина,Офицеры, припудрясь, брали Б-Е-Р-Л-И-Н,Подбирая по буквам вина.Первое — пили борщи Бордо,Багрового, как революция,В бокалах бокастей, чем женщин бедро,Виноградки щипая с блюдца.Потом шли: эль, и ром, и ликер —Под маузером всё есть в буфете.Записывал переплативший сеньорЦифры полков на манжете.Офицеры знали — что продают.Россию. И нет России.Полки. И в полках на штыках разорвут.Честь. (Вы не смейтесь, Мессия.)Пустые до самого дна глазаЗнали, что ночи — остаток.И каждую рюмку — об шпоры, как залпВ осколки имперских статуй.Вошел человек огромный, как Петр,Петроградскую ночь стряхнувши,Пелена дождя ворвалась с ним.Пот отрезвил капитанские туши.Вертинский кричал, как лунатик во сне:«Мой дом — это звезды и ветер…О черный, проклятый России снег —Я самый последний на свете…»Маяковский шагнул. Он мог быть убит.Но так, как берут бронепоезд,Воздвигнулся он на мраморе плитКак памятник и как совесть.Он так этой банде рявкнул: «Молчать!» —Что слышно стало: пуст город.И вдруг, словно эхо, в дале-е-еких ночахЕго поддержала «Аврора».12 декабря 1939{163}
164. О войне
Н. Турочкину
В небо вкололась черная заросль,Вспорола белой жести бока:Небо лилось и не выливалось,Как банка сгущенного молока.А под белым небом, под белым снегом,Под черной землей, в саперной норе.Где пахнет мраком, железом и хлебом,Люди в сиянии фонарей.(Они не святые, если безбожники).Когда в цепи перед дотом лежат,Банка неба, без бога порожняя,Вмораживается им во взгляд.Граната шалая и пуля шальная.И когда прижимаемся, «мимо» — моля,Нас отталкивает, в огонь посылая,Наша черная, как хлеб, земля.Война не только смерть.И черный цвет этих строк не увидишь ты.Сердце, как ритм эшелонов упорных:При жизни, может, сквозь Судан, КалифорниюДойдет до океанской, последней черты.1940{164}
165. Хлебников в 1921 году
В глубине Украины,На заброшенной станции,Потерявшей название от немецкого снаряда,Возле умершей матери — черной и длинной —Окоченевала девочкаУ колючей ограды.
