касается описания материальных аспектов жизни в пустыне, его трудно использовать для передачи абстрактных понятий.

Но после долгих разговоров, которые велись много дней, пока они отыскивали клубни или варили еду на костре, Сантэн удалось-таки передать смысл образа Бога, после чего Х’ани в большом сомнении покачала головой, забормотала что-то под нос и, нахмурив брови, стала раздумывать над тем, что ей сообщили.

— Ты говоришь с духами? — спросила она. — Но большинство духов живет на звездах, и, если говорить так тихо, они не услышат. Нужно танцевать, громко петь и свистеть, чтобы привлечь их внимание. — Она понизила голос. — Но и тогда нет уверенности, что они тебя услышат: я убедилась, что духи звезд очень непостоянны и забывчивы. — Х’ани заговорщицки огляделась. — Я по собственному опыту знаю, Нэм Дитя, что Богомол и Канна гораздо надежней.

— Богомол и Канна?

Сантэн старалась не выдать свое изумление.

— Богомол — это насекомое с огромными глазами, которые все видят, и с руками как у человека. А Канна — животное, да, гораздо крупнее сернобыка, с таким большим жирным подгрудком, что он свисает до самой земли. — Люди племени сан любят жир почти так же, как мед. — Ее изогнутые рога задевают небо. Если повезет, там, куда мы идем, мы найдем и Богомола и Канну. А пока разговаривай со звездами, Нэм Дитя, потому что они прекрасны, но верь Богомолу и Канне.

Так просто Х’ани объяснила Сантэн религию сан, а той же ночью, когда они сидели под алмазным небом, указала на горящую цепочку созвездия Ориона.

— Это стадо небесных зебр, Нэм Дитя, а вот искусный охотник, — она показала на Альдебаран, — посланный семью женами, — жест в сторону Плеяд, — за мясом. Смотри, вот он выпустил стрелу, но она пролетела высоко и упала к ногам Львиной Звезды. — В Сириусе, ярчайшей из неподвижных звезд, действительно есть что-то львиное. — Теперь охотник боится забрать свою стрелу и боится возвращаться к женам; он вечно сидит, мигая от страха, и в этом он человек, Нэм Дитя.

Х’ани громко рассмеялась и ткнула костлявым пальцем в тощие ребра мужа.

Из-за того, что бушмены любят звезды, из-за окрепшей связи с ними Сантэн однажды показала Х’ани на далеком юге звезду Мишеля и свою собственную.

— Но, Нэм Дитя, — возразил О’ва, — как звезда может принадлежать тебе? Она не принадлежит никому и принадлежит всем, как тень зонтичной акации, как вода в пустынном источнике или земля, по которой мы идем, — никому и в то же время всем. Канна никому не принадлежит, но если нам нужен ее жир, мы можем его взять. Никому не принадлежат большие растения, но мы можем собирать их при условии, что оставим и своим детям. Как ты можешь говорить, что звезда принадлежит тебе одной?

Эта философия отразила трагедию его народа: отсутствие понятия собственности привело к безжалостным преследованиям, к чудовищным бойням и рабству или к изгнанию в такую пустыню, где другие люди не могут выжить.

Однообразные дни ожидания проходили в обсуждениях и неторопливой рутине охоты и собирательства, но однажды вечером бушмены пришли в большое возбуждение и смотрели на север, повернув маленькие янтарные лица к небу, безупречно голубому, как яйцо цапли.

Сантэн понадобилось несколько минут, чтобы понять, что их взбудоражило. Потом она увидела облако. Оно поднималось над краем северного горизонта, как палец гигантской руки, и прямо на глазах росло; его вершина распласталась и стала похожа на наковальню; взрыкнул отдаленный гром, как охотящийся лев. Вскоре туча закрыла все небо на горизонте и зажглась отраженным светом заходящего солнца, озаряемая еще и вспышками мелькавших внутри ее молний.

Вечером О’ва танцевал, свистел и пел духам облака, пока не свалился от усталости, однако к утру грозовая туча рассеялась.

Но высоко в синем небе, на котором до сих пор не было ни пятнышка, появились размазанные полосы перистых облаков, похожие на хвост кометы. Казалось, сам воздух стал другим. Он был насыщен статическим электричеством до такой степени, что у Сантэн от страха мурашки побежали по телу. Жара стала удручающе изматывающей, переносить ее было еще тяжелее, чем сухой звенящий зной полудня, а верхушки кучевых облаков с северной стороны горизонта взбирались все выше, чудовищно раздуваясь и распухая.

Каждый день облака становились крупнее и многочисленнее, они собирались на севере, как легион великанов, и двигались на юг, а тем временем на земле лежал расслабляющий слой влажного воздуха, и все задыхались от духоты.

— Пусть пойдет дождь, — каждый день шептала Сантэн. Пот тек по ее щекам, и ребенок в животе казался каменно-тяжелым.

Вечером О’ва снова танцевал и пел.

— Дух облака, посмотри: земля ждет тебя, как канна во время гона ждет самца. Спустись с высоты, дух облака, которого мы все почитаем, пролей свою плодотворную жидкость на земную жену. Взгромоздись на свою любовницу, и из твоего семени она в изобилии породит новую жизнь.

Когда Х’ани запела, заменяя целый хор, Сантэн стала ей подпевать.

Однажды утром солнце не пробилось сквозь тучи. Они сплошной серой массой протянулись от горизонта до горизонта. Висели они низко, но продолжали опускаться, и вот их огромное серое коровье брюхо разорвала грандиозная молния, она ударила в землю с такой силой, что та вздрогнула. Единственная капля ударила Сантэн по лбу, тяжелая, как камень, и девушка отпрянула и удивленно вскрикнула.

Нависшие облака разверзлись, хлынул частый дождь, налетел как саранча. Каждая капля, ударявшая по поверхности котловины, моментально сворачивалась в пыльный шарик, а жесткие сухие веточки кустарника, росшего по краям, тряслись и раскачивались так, словно на них опустилась стая невидимых птиц.

Дождь обжигал кожу Сантэн, одна капля попала в глаз и на секунду ослепила ее. Сантэн заморгала — и рассмеялась, глядя, как О’ва и Х’ани скачут по котловине. Они сбросили лохмотья и нагие танцевали под дождем. Каждая капля превращалась на их янтарной коже в серебристый взрыв, и они радостно вопили под этими ударами.

Сантэн сбросила брезентовую юбку, сорвала шаль и встала в чем мать родила, расставив руки и обратив лицо к тучам. Дождь бил по ней, приклеивал волосы к лицу и плечам. Она обеими руками откинула волосы и широко раскрыла рот.

Казалось, она стоит под водопадом. Дождь заливался ей в рот, так что она едва успевала глотать. Дальняя сторона котловины исчезла за синей завесой дождя, а земля превратилась в желтую грязь.

Дождь был такой холодный, что по предплечьям Сантэн побежали мурашки и соски потемнели и затвердели. Но она засмеялась от радости и побежала в котловину, танцевать с бушменами, а гром гремел так, словно по небесной крыше катались массивные булыжники.

Земля, казалось, растворилась под сплошным потоком серебряных струй. Котловина по щиколотку заполнилась водой, скользкая грязь хлюпала под ногами. Дождь вдохнул во все новые силы, новую жизнь, и трое путников плясали и пели. Потом О’ва неожиданно остановился и наклонил голову, прислушиваясь.

Сантэн не слышала ничего, кроме раскатов грома и плеска воды, но О’ва предостерегающе крикнул. Они побрели к крутому берегу котловины, скользя в вязкой грязи под желтой водой, которая теперь доходила до колен. С берега к Сантэн тоже донесся звук, который встревожил О’ва, — низкое гудение, словно ветер в ветвях деревьев.

— Река. — О’ва показал куда-то за частокол дождя. — Река ожила.

Она ворвалась в низину, как живое существо, этакий чудовищный грязновато-желтый питон, который скользил по речному руслу; вода с шипением вскипала меж берегов, унося в своем потоке тела утонувших животных и обломанные ветки деревьев. Река затопила котловину: по поверхности гуляли высокие волны, вода переливалась через берега и бурлила у ног, грозя утащить людей под воду.

Они похватали свои скудные пожитки и, цепляясь друг за друга, вброд побрели на более высокое место. Грозовые тучи принесли преждевременные сумерки, стало холодно.

Развести костер не было никакой возможности, и они дрожа жались друг к другу ради тепла.