показала Сантэн, как ею пользоваться. За несколько дней Сантэн научилась распознавать на поверхности признаки съедобных и полезных клубней и растений. Скоро стало очевидно, что, хоть О’ва искусен в охоте, знает законы пустыни и его мастерство охотника и следопыта почти сверхъестественно, основное пропитание маленькому клану дает собирательство женщин. Много дней и недель, когда дичи было мало или совсем не было, они жили за счет растений, которые женщины вдвоем приносили в лагерь.

Хотя Сантэн училась быстро и была зоркой, как соколица, она понимала, что никогда не сравнится в знаниях и проницательности со старухой. Х’ани могла отыскать растения или насекомых, которые прятались глубоко в подземных убежищах и ничем не выдавали на поверхности своего присутствия, а когда она начинала копать, твердая земля разлеталась во все стороны.

— Как ты это делаешь? — смогла наконец спросить Сантэн, потому что с каждым днем, слушая разговоры старухи и отвечая ей, все лучше овладевала языком бушменов.

— Как О’ва издалека находит воду, — объяснила Х’ани. — Я чувствую запах, Нэм Дитя. Принюхайся! Используй нос!

— Ты смеешься надо мной, почтенная старая бабушка, — возразила Сантэн, но стала внимательнее следить за Х’ани и поняла, что та действительно вынюхивает глубокие подземные гнезда термитов и делает из них питательную, хоть и дурно пахнущую похлебку.

— Совсем как Кайзер Вильгельм, — удивлялась Сантэн и однажды вдруг выкрикнула: «Cherche! Ищи!» — в точности так, как они с Анной приказывали хряку искать трюфели в лесу у Морт-Омма.

— Cherche, Х’ани!

Старуха радостно засмеялась шутке, которой не поняла, а потом небрежно продемонстрировала настоящее чудо.

Вечером они с Сантэн отстали от старика, который отправился вперед на поиски страусовых гнезд: он их помнил со своего предыдущего посещения много лет назад.

Вдвоем они дружелюбно спорили.

— Нет, нет, Нэм Дитя, нельзя выкапывать два корня из одного и того же места. Всегда нужно пройти мимо первого и выкопать второй. Я тебе уже говорила! — ворчала Х’ани.

— Почему?

Сантэн распрямилась и отбросила со лба прядь густых волос, оставив на потном лице полоску грязи.

— Один нужно оставлять для детей.

— Глупая старуха, здесь нет никаких детей!

— Будут. — Х’ани многозначительно показала на живот Сантэн. — Дети будут. И если мы ничего им не оставим, что они скажут о нас, когда будут умирать с голоду?

— Но ведь растений так много!

Сантэн почувствовала раздражение.

— Когда О’ва найдет страусов, он оставит несколько яиц. Когда ты найдешь два клубня, один оставишь, и тогда твой сын вырастет сильным и с улыбкой будет называть твое имя своим детям.

Прервав нотацию, Х’ани устремилась вперед к голой каменистой площадке на берегу сухого русла; дергая носом, она наклонилась и стала осматривать поверхность.

— Cherche, Х’ани! — рассмеялась Сантэн, а Х’ани оглянулась и начала копать, потом опустилась на колени и подняла что-то из неглубокой ямки.

— Такой корень ты еще не видела, Нэм Дитя. Понюхай. Он очень вкусный.

Она протянула комковатый, покрытый коркой грязи, похожий на картофелину клубень. С опаской понюхав его, Сантэн вдруг замерла и широко раскрыла глаза. Уловив хорошо знакомый аромат, она стерла грязь с клубня и с жадностью откусила кусочек.

— Милая Х’ани! — воскликнула она. — Да это же трюфель! Настоящий трюфель! Он не совсем такой формы и цвета, но на запах и вкус точно как у трюфелей с моей родины!

О’ва нашел гнездо страусов, и Сантэн взбила одно яйцо в половинке его скорлупы, смешала с кусочками трюфеля и поджарила на плоском камне, нагретом на костре, огромный омлет — omelette aux truffes.

Несмотря на грязь с пальцев Сантэн, которая придавала омлету сероватый цвет, и на песчинки и осколки скорлупы, скрипевшие на зубах, ели с огромным удовольствием.

Только потом, лежа под примитивной крышей из веток и листьев, Сантэн дала волю тоске по дому, которую пробудил в ней вкус трюфелей, и уткнулась лицом в согнутую руку, чтобы заглушить всхлипы.

«О Анна, я все отдала бы, все что угодно, лишь бы снова увидеть твое любимое уродливое старое лицо!»

Пока шли по сухому руслу, недели превратились в месяцы и ребенок Сантэн заметно подрос.

Пища была скудной, но здоровой, ежедневные упражнения — ходьба, рытье земли и перенос тяжестей — тоже делали свое дело, и ребенок не был крупным и лежал высоко. Груди Сантэн налились; иногда, оставаясь одна, она сочной мякотью клубня оттирала тело от грязи и горделиво поглядывала на них, восторгаясь смешно торчавшими кверху розовыми сосками.

— Жаль, что ты их не видишь, Анна, — говорила она. — Ты больше не могла бы сказать, что я похожа на мальчишку. Но, как всегда, ругала бы мои ноги, слишком длинные, худые и с жесткими мышцами. О Анна, где ты?

Однажды утром на восходе солнца, когда шли уже много часов, Сантэн остановилась на вершине невысокой гряды и медленно осмотрелась.

Воздух еще хранил ночную прохладу. Он был такой чистый, что Сантэн видела все до самого горизонта. Позже, когда придет жара, он сгустится и станет полупрозрачным, как опал, а краски пейзажа выгорят на солнце. Мираж сказочным образом изменит все вокруг, и самые обычные скалы или заросли растительности внезапно приблизятся, превратившись в зыбких чудовищ.

Теперь же очертания у них были резкие, а цвета естественные. На слегка всхолмленной равнине со светло-серебристой травой росли деревья, настоящие живые деревья, не те высохшие древние мумии, которые стояли на равнине под дюнами.

Крупные зонтичные акации росли поодаль друг от друга. Их мощные стволы, покрытые шершавой, как крокодиловая кожа, корой совершенно не вязались с раскинувшейся зонтиком пушистой кроной нежных, серебристо-зеленых листьев. На ближайшей из акаций построила общее гнездо размером со стог сена стая общительных ткачиков. Каждое новое поколение этих неприметных, серовато-коричневых мелких пташек высиживало в таком гнезде яйца до тех пор, пока крепкое дерево однажды не раскалывалось под непомерно большим весом. Сантэн уже видела такие гнезда, валявшиеся на земле под треснувшей акацией вместе с ветками, на которых они крепились; из них несло смрадом разлагавшихся разбитых яиц и трупиков сотен птенцов.

А за этим редким лесом над равниной неожиданно вставали крутые холмы — холмы Африки, изрезанные ветром и расколотые солнечным жаром так, что превратились в геометрические фигуры, с углами острыми, как зубы дракона. Мягкий свет восходящего солнца высвечивал на скалистых стенах всевозможные оттенки коричневого, красного и бронзы, а на вершинах гор были хорошо видны венчавшие их доисторические древовидные алоэ с мясистыми стволами и кронами, как у пальм.

Сантэн остановилась и оперлась на палку для копания, пораженная жестоким великолепием этой сцены. На затянутой пылью равнине паслись стада грациозных антилоп. Это были светлые, как дым, и такие же легкие, изящные маленькие животные с лирообразными рогами и спиной цвета корицы, причем спину отделяла от белоснежной нижней части тела продольная шоколадно-красная полоска.

Пока она наблюдала, ближайшие антилопы почуяли присутствие людей и начали брыкаться — этот характерный сигнал тревоги и дал им название «прыгуны». Они пригибали головы, почти касаясь мордой копыт, потом выстреливали в воздух прямыми, как натянутая струна, ногами, одновременно раскрывая протянувшуюся вдоль спины глубокую складку кожи, из-под которой крылом вылетала незаметная до тех пор тонкая белая грива.

— О, только посмотри на них, Х’ани! Как они прекрасны! — воскликнула Сантэн.

Тревожные прыжки оказались заразительными, и вскоре сотни прыгунов по всей равнине высоко подскакивали, размахивая белыми гривами. О’ва бросил свою ношу, опустил голову и стал точно подражать