тюрбо, температуры вина и того, какой оттенок розоватого у свеженарезанных кусочков филе. И, не удержавшись, громко рассмеялась. Жизнь в Морт-Омме теперь казалась ей сном.

Бушмены подхватили ее смех, совершенно не понимая его причины, и снова и снова принимались пить.

— Посмотри на девочку, — сказала Х’ани мужу. — В земле поющих песков я боялась за нее, но она расцвела, как цветы пустыни после дождя.

— Она сильна, у нее храбрость льва. Видела, как она помогла убить быка, когда отвлекла его на себя?

Х’ани кивнула, засмеялась и рыгнула.

— Она родит прекрасного сына, попомни слово старой Х’ани. Прекрасного сына.

О’ва, чей живот раздулся от хорошей воды, готов был согласиться. Но тут взгляд бушмена упал на нож, лежавший у него между ног, и его улыбка погасла.

— Глупая старуха, болтаешь, как безмозглая пятнистая куропатка, а мясо тем временем портится.

Он схватил нож. Зависть была настолько чужда его природе, что О’ва чувствовал себя глубоко несчастным, хотя сам не понимал почему. Однако мысль о том, что придется возвращать нож девушке, наполняла его жгучей злобой, какой он никогда не знал раньше. И потому он хмурился и бранился, потроша антилопу и разрезая потроха на тонкие кусочки, белые и тягучие, как резина, которые жевал сырыми.

Была уже середина утра, когда на сухих ветках одного из мертвых деревьев они гирляндами развесили длинные алые ленты мяса сернобыка. Дневной жар поднимался так быстро, что мясо темнело и высыхало почти мгновенно.

Было слишком жарко, чтобы спокойно есть. Сантэн вместе с Х’ани растянули еще влажную шкуру сернобыка на хрупком сооружении из высохших веток деревьев, примостившись под этим подобием навеса в надежде хоть как-нибудь укрыться от пылающего шара. Их тела охлаждали испаряющиеся жидкости из второго отдела желудка сернобыка.

На закате О’ва достал свои огненные палочки и начал трудный и длительный процесс добывания огня, но Сантэн нетерпеливо отобрала у него сухую растопку. До сих пор она слишком робела перед бушменами от сознания собственной неприспособленности, чтобы проявлять какую-нибудь инициативу. Но переход через дюны и участие в охоте на сернобыка приободрили ее, и она выложила трут, кремень и нож. Бушмены с любопытством наблюдали за ней.

Сантэн выбила столб искр и наклонилась, раздувая пламя. С криком удивления и страха бушмены суеверно попятились. Только когда костер разгорелся, Сантэн удалось их успокоить; они вернулись и дивились стали и кремню. Под руководством Сантэн О’ва быстро научился высекать искры, и радость его была непосредственной и детской.

Как только ночь принесла облегчение от жары, устроили пир: зажарили печень, рубец и почки, завернутые в белый жир, покрывавший внутренности. Пока женщины возились у костра, О’ва танцевал для духа сернобыка. Как и обещал, прыгал высоко, как в молодости, и пел, пока не охрип. Тогда он присел к костру и начал есть.

Подбородки бушменов блестели от жира, жир стекал по щекам; они ели, пока животы у них не раздулись, как аэростаты, и тяжело легли на колени; они ели еще долго после того, как Сантэн насытилась.

Всякий раз как их челюсти замедляли движение, а сами бушмены начинали мигать, точно совы при свете костра, Сантэн решала, что они насытились. О’ва, положив обе руки на живот, переваливался вдруг с одной ягодицы на другую, и его морщинистое лицо искажалось от натуги. Он пыхтел и силился до тех пор, пока ему не удавалось раскатисто и громко пукнуть. Х’ани по другую сторону костра отвечала таким же оглушительным треском, и оба покатывались со смеху, продолжая набивать рты мясом.

Засыпая, Сантэн, сама объевшаяся мясом, решила, что такая оргия, по-видимому, совершенно естественна для людей, привыкших к постоянным лишениям и оказавшихся вдруг перед целой горой мяса, сохранить которое сколько-нибудь долго нет никакой возможности. Однако, пробудившись на рассвете, она с изумлением увидела, что пир бушменов продолжается.

Днем, когда жгло солнце, бушмены с раздутыми животами лежали в тени под навесом из шкуры сернобыка и храпели, но на закате развели костер и снова принялись есть. К этому времени то, что осталось от туши, сильно попахивало, но это, казалось, только разжигает аппетит людей племени сан.

Когда О’ва встал и, пошатываясь, побрел в сторону от света по своей личной надобности, Сантэн заметила, что его ягодицы, морщинистые, свисавшие, когда спускались с дюн, как пустые мешки, теперь стали круглыми, плотными и блестят.

«Совсем как горб у верблюда», — засмеялась Сантэн. Х’ани тоже рассмеялась и протянула ей кусок желудка, пропеченный и хрустящий.

И снова они весь день спали, как питоны в гнезде, переваривая гигантскую трапезу, но на закате О’ва с сумками, набитыми черными полосками сушеного мяса сернобыка, первым двинулся на восток по освещенной луной равнине. На голове он нес сложенную шкуру.

Постепенно равнина, по которой они шли, менялась. Среди зарослей пустынной травы появились мелкие кусты, высотой по колено Сантэн, и однажды О’ва остановился и указал вперед: там, высоко поднимая ноги, перед ними в ночи прошла высокая призрачная фигура, у нее было темное тело с белым оперением, и только когда она исчезла во мраке, Сантэн поняла, что это был дикий страус.

На рассвете О’ва развесил шкуру сернобыка, и в ее тени они переждали день. На закате выпили последние капли из яиц-бутылок. Выступая, бушмены были молчаливы и серьезны. Без воды смерть отделяло от них всего несколько часов.

На рассвете, прежде чем разбить лагерь, О’ва долго стоял, разглядывая небо, потом пошел полукругом поперек маршрута, как охотничья собака, выслеживающая птицу: подняв голову, медленно поворачивал ее из стороны в сторону, всасывая ноздрями воздух.

— Что делает О’ва? — спросила Сантэн.

— Нюхает. — Х’ани шумно засопела, чтобы показать ей. — Нюхает воду. Сантэн не поверила.

— Вода не пахнет, Х’ани.

— Да, да! Подожди, увидишь.

О’ва принял решение.

— Идемте, — поманил он, и женщины подхватили свои сумки и пошли за ним.

Через час Сантэн поняла, что, если О’ва ошибся, ей конец. Яйца-бутылки пусты, дневное солнце отнимает у нее всю влагу, и еще до начала настоящей полуденной жары с нею будет покончено.

О’ва бежал во всю прыть — такой ход бушмены называют «бег за рогами», потому что именно так мчится охотник, увидев на горизонте рога своей добычи. Нагруженные сумками женщины отстали от него.

Час спустя они увидели вдалеке его маленькую фигуру, а когда наконец подошли к нему, О’ва широко улыбнулся и важно объявил:

— О’ва безошибочно привел вас к цедильным источникам слона с одним бивнем.

Происхождение этого названия уходило в далекое прошлое племени сан. Спускаясь по пологому склону речной долины, О’ва продолжал беззастенчиво хвастаться.

Сантэн сразу увидела, что долина, хоть и широкая, совершенно суха, заполнена песком, таким же мелким и подвижным, как в стране дюн; оглядываясь, она почувствовала, что падает духом.

Змеящееся русло, прорезавшее каменистую равнину, достигало ста шагов в ширину. Воды в нем не было, однако оба берега были темнее окружающей местности из-за более обильной растительности. Кустарник здесь доходил почти до пояса, а иногда над ним поднимался один тускло-зеленый куст. Бушмены оживленно болтали; О’ва важно шагал по песку речного русла, а Х’ани неотступно шла за ним.

Сантэн села, набрала горсть яркого оранжевого песка и в отчаянии просеяла его меж пальцев. И тут впервые заметила, что русло истоптано копытами сернобыков; местами песок был нагроможден кучками, словно дети строили из него замки. О’ва внимательно разглядывал эти кучки; Сантэн с трудом встала и поплелась посмотреть, что он такого нашел.

Должно быть, сернобык копал тут копытами русло, но песок заполнил отверстие почти доверху. О’ва с