загородный монастырь Трифона Вятского был подожжен, а возле него мятежники вырезали целое поселение вогулов-христиан.

Пожар монастыря вовремя заметили из городка. Ратники совершили смелую вылазку, завязалась жестокая битва с осаждавшими. В этой схватке защитники городка разбили противника, взяли пленных, а потом потушили пожар в монастыре.

Прошла после этой битвы еще тревожная неделя, когда каждую ночь из лесных чащ летели в стены городка стрелы с горящей смолой. Но урона от них не было: жители были начеку и тушили пожары сразу.

Труднее доставалось Верхнему городку. К его стенам леса подступали вплотную. И воеводе Досифею пришлось вырубать просеку в сто сажен шириной под угрозой вогульских луков.

Потом пришла весть, что вогулы осадили косьвинский острог. Строганов послал в помощь осажденным воеводу Досифея с дружиной ратных людей. Вестей от него долго не было.

Проходили дни, а покой на Чусовой не наступал. В Нижний городок к Семену явились послы от главного волхва. Он требовал, чтобы обе женщины, увезенные с Медвежьего острова, были выданы людям племени для суда и ритуальной казни, ибо они виноваты в святотатстве и кощунстве. Самому Строганову волхв предлагал увести своих людей с Чусовой, закрыть варницы и срыть крепости. Если эти требования будут приняты, вогулы обещали прочно замириться со Строгановыми.

Семен ответил послам решительным отказом и показал им царскую грамоту. Тогда послы пригрозили, что их племена, и без того многочисленные, кроме того, обратятся еще за помощью к черемисам и сибирским татарам. Все строгановские владения в крае будут уничтожены. За угрозы Семен приказал выгнать послов за ворота городка.

Одновременно воротился с Косьвы Досифей. Косьвинский острог пострадал, понес потери и получил повреждения, но выстоял. Однако Семена, как и самого воеводу, сильно встревожило то обстоятельство, что набег на Косьве был не вогульским, а татарским. Это грозило немалыми бедами. Потому Семен Строганов совершенно равнодушно принял сообщение Досифея, что бывший игумен Питирим пытался в дни осады перебежать к татарам, но беглеца настигла со стены меткая стрела, и он был убит наповал. Строганов, выслушав эту весть, нетерпеливо махнул рукой и заговорил о другом.

В болотах, по берегам омутов и на кочках чусовских мочажин расцвели незабудки.

К этому времени вогульские набеги стихли. Мятежные племена кочевников встретили такой отпор, что одно за другим покидали Каму и Чусовую. На реках постепенно наступила мирная жизнь, однако Семен Строганов не дремал. Изо дня в день он увеличивал ратные дружины крепостей и острогов, нанимая пришлых людей в строгановскую охрану. Платил за службу и деньгами, и хорошими харчами, а потому желающих было немало.

Наступила полоса неустойчивого, обманчивого покоя, когда оба чусовских городка жили как бы среди всегда настороженной тишины.

Все эти недели Семен каждый день виделся с Анной Муравиной. Ей отвели половину избы Голованова, где она поселилась с сенными девушками и взяла в услужение старуху костромичку Евдокию, тещу Иванка Строева, так как матушка Алевтина пожелала остаться в одиночестве, вдали от людей. Выполняя ее желание, для нее срубили скит-келью в красивом укромном уголке соседнего, Верхнего городка.

В думах Семена Строганова Анна Муравина занимала все более важное место. Жизнелюбие и душевная сила девушки поражали его, и неожиданно для себя Строганов ощутил прилив неведомого доселе чувства, именно чувства нежности к этой совсем молодой боярышне, столько пережившей и в то же время сохранившей жизнерадостность и сердечную чистоту.

С каждым днем это чувство нежности росло, и он боялся поверить, что появление в его судьбе этой юной боярышни пробудило в душе ту самую большую любовь, о которой пророчески говорила годы назад Катерина Строганова в Кергедане.

Забывая даже о неотложных делах, Семен отдавался во власть новому чувству, а боярышня Анна, покоренная той могучей силой, что исходила от «хозяина Камы», потянулась к нему, своему избавителю, всей молодой душой.

Оба уже знали, что неизбежен час, когда они не смогут таить друг от друга свои думы и чувства. А что ждет впереди эту тревожную любовь, пришедшую к ним в трудную пору при громе строгановских пушек и под напев поминальных литургий по убиенным родственникам Анны?

Полюбив ее, Семен терялся, боялся думать о будущем, избегал посмотреть ей в глаза, произнести ласковые слова, рвавшиеся с языка. Он впервые страшился сделать первый шаг, боялся тронуть неприкосновенное, боялся потревожить очарование, спугнуть неведомое.

Молодость Анны, девичья застенчивость и самый свет ее взгляда были так непохожи на то, что он прежде находил в женщинах...

Он любил! Любил по-настоящему, первый раз в жизни, и это радовало его, тревожило и пугало: все казалось, что он несет в руках хрупкий и тонкий сосуд, который каждый миг может выпасть и разбиться от единого неосторожного движения.

Солнечным утром, отстояв обедню в монастыре, Голованов, Анна Муравина и Строганов с толпой горожан воротились в городок. У воеводской избы они заметили парня и девушку. Девушка, еще издали узнав Строганова, смело пошла ему навстречу. Когда он подошел ближе, она преклонила перед ним колени.

– До твоей милости пришла, хозяин!

– Встань! Прощения просишь? Стало быть, неладное сотворила?

Девушка растерянно глядела на Строганова.

– Чего молчишь? Сказывай, в чем беда?

– Не признаешь меня, хозяин?

– И то не признаю! Кто такая?

– Анютка я. При батюшке твоем в избе его жила.

– Быть не может! Анюта? Экая ты стала красавица! Чего же ты застеснялась, зачем на колени пала? Подойди ко мне скорей, я за батюшку в долгу перед тобою!

Анюта, смущаясь от похвалы, подошла. Строганов смотрел на нее ласково.

– Скинь платок. Славная какая! Все теперь вспомнил. Значит, и ты про наказ мой не позабыла?

– Разве можно? Вот и явилась.

– Выглядела суженого? Эй, парень! Иди сюда!

Рослый молодец подошел и стал рядом с Анютой.

– Не плох молодец!

– Благослови, хозяин.

– С радостью. Приданое, как обещал тебе, облажу. Первенца, если будет охота, в честь батюшки моего нареките. Завтра под вечер наведайся ко мне. Кем, паренек, на Каме маячишь?

– Плотоводом у Строгановых сызмала, зовусь Захар Меткин.

– Родом откуда?

– По отцу вологодский, а уродился на твоих вишерских землях.

– Камский, стало быть? Береги Анюту! Душу ее лаской согревай. Она старость отца моего сторожила, заботой его берегла и за это, как родная, мне стала.

– О сем не тревожься, хозяин. Захарушка меня не обидит, – вступилась за жениха Анютка.

– Смотри! Чтобы твоей слезе, Анюта, жемчужиной на дне глубоком не обернуться!

Анюта опять смутилась.

– Неужели помнишь, как в конкорской избе девчонкой несмышленой забавлялась?

– Все помню, милая. На доброе моя память крепка. Но и обид не забываю. Когда на Чусовую приплыли?

– Сегодня, только светать стало.

– Со страхом по Каме плыли?

– Захарушка на ней бывалый, да и сама я непужливая.

– Ишь ты, храбрая какая! Вогулов видали?

– Приходилось. Только они на берегах, а мы на воде.

– А ты востра на язык! Ладно! Завтра под вечер свидимся. Ступайте, городок оглядите.

– Благодарствуем, хозяин!

Анютка и Захар поклонились в пояс и пошли по улице. Анна Муравина посмотрела им вслед.

– Радостные какие! А все оттого, что счастье нашли друг в друге. Вот и весь божий мир ихним стал.

Над Чусовой поднялась полная луна. Видно все, почти как днем, только свет синеватый и серебристый. Выстлала лунная ночь чусовские земли серебряной парчой, накидала повсюду синие полосы теней, а на воде реки пустила блестки, будто к празднику вырядила...

Час уже неранний, в городке тихо. Слышно, как дозорные ходят и переговариваются на стенах, где-нибудь тявкнет собака, прозвучит отголосок запоздалой песни – это либо голь кабацкая хмелем тешится, либо артель издалека воротилась.

Семен и Анна покинули воеводскую избу, кривыми улочками утихшего городка прошли к холму и поднялись на его вершину.

Вначале их тропинка вилась вверх еловым лесом, разукрашенная пятнами света. Выходила и на прогалины лужков, убранных цветами. Ближе к вершине обступил тропку осиновый перелесок с кустарниками, еще выше – березовая роща. На вершине тропа потерялась среди белых скал, похожих на ледяные глыбы. Под луной скалы будто голубели, и кажется, что вспыхивают в изломах камня синие огоньки.

Березки угнездились среди скал. Под каждой лежит на камне черный лоскут тени.

Анна остановилась возле березки, засмотрелась на лунные дали. Семен молча любовался девушкой. Золото ее кос посеребрилось, а синие глаза смотрят, как две черные смородины.

Им двоим виден весь городок, зубчатый пояс его стен, шлемы дозорных башен. Дальше – черный океан лесов, а на соседнем, уже загородном, холме блестят под луной купола монастыря.

Наискось, поперек Чусовой, серебряная дорога, пустынная и неживая. На берегах реки кое-где огни костров, и не понять, которые палят вогулы своим божествам, а которые рыбаки...

Здесь, высоко над городком, лунное безмолвие будто еще торжественней; и не нарушает