Однажды он сказал, что пойдет к знакомым в деревню, там есть хорошая швейная машинка, может, что нибудь заработает. Он уходил на несколько дней, возвращался и снова уходил. Приносил Крассам кусок сала, хлеба, картошки. Но однажды Шифрин ушел и больше не вернулся.

Как-то вечером у одного молодого руководителя акции начались конвульсии с криками — звал свою мать. Он впервые участвовал в уничтожении, впервые убивал детей.

К нему сначала подошел Вильгельм Грайфенбергер, успокаивал и утешал его. Потом подошел А. Фильберт и заметил: «И вот этот еще хочет быть руководителем СС. Его надо с соответствующей характеристикой сразу отправить домой».

27 декабря 1945 года в Хоссбурге Андреас фон Амбургер, который в годы войны служил переводчиком при штабе группы «В», показывал следователям: «Люди, которые участвовали в расстрелах, потом страдали душевно. Один, к примеру, вставал ночью и начинал копать ямы. Другой кричал, третий рубил мебель, обливал бензином и пробовал поджечь. При расстреле один так потерял голову, что чуть не застрелил своего сослуживца»[47]. Этот факт не был единственным.

В одной из подобных акций на оккупированной территории СССР принимал участие рейхсфюрер СС Г. Гиммлер. После этой акции он начал проявлять заботу об участниках расстрелов, полагая, что душевная нагрузка на тех, кто расстреливает, очень велика. И для них были организованы Дома отдыха. Одна из таких «здравниц» была устроена в Витебске на восточной окраине города, в Задвинье. За 14 дней палачи здесь должны были отвлечься и забыть о своих впечатлениях. Какой гуманизм, какая трогательная забота о людях!

А. Фильберт считал нужным демонстрировать свою ненависть к евреям. Он понимал, что это полезно для его будущей карьеры, делал все так, чтобы это видели, об этом знали. Например, он запретил членам айнзацкоманды-9 общаться с еврейскими рабочими. Страшное возмущение вызвало у него то, что евреям дали попить воды из кружки, из которой должны пить немцы.

На судебном процессе всплыл такой факт: А. Фильберт приказал русским женщинам расстреливать еврейских женщин, работавших на уборке помещений, сразу после того, как они заканчивали свою смену[48].

20 октября 1941 года А. Фильберта возвращают на службу в Берлин. Это было наградой за успешную работу в айнзацкоманде, наградой за расстрелы, виселицы, рвы, в которых закапывали живых людей. К осени 1943 года А. Фильберт работал в V управлении службы безопасности Рейха, где он до конца войны возглавлял отдел по хозяйственно-уголовным преступлениям[49].

На смену ему руководителем айнзацкоманды-9 был назначен палач — штурмбанфюрер Освальд Шефер.

Время от времени берлинское руководство обновляло и состав айнзацкоманд. Трудно сказать, чем это было обусловлено: стратегической необходимостью или какими-то другими причинами. В конце августа вторая рота резервного полицейского батальона под руководством Нойберта из айнзацкоманды-9 была отозвана и передана айнзацкоманде-8 (под руководством штурмбанфюрера СС Брадфиша). Вместо нее прибыла вторая рота первого батальона 14 армии СС под руководством Шрайбера.

Из членов айнзацкоманды от 12 до 15 человек имели звание офицера СС или СД, от 30 до 40 были сотрудниками гестапо или криминальной полиции в звании унтерофицеров, в команде было 15–20 шоферов и обозного персонала, взвод так называемого резерва — 30 эсэсовцев и взвод полицейских по поддержанию порядка такой же численностью. Распределение функций в айнзацкоманде-9 было скопировано у службы безопасности Рейха: персональный референт, руководитель администрации, референт СД и референт полиции, в чьей компетенции было выполнение заданий гестапо и некоторых заданий криминальной полиции.

У каждого были свои обязанности. Например, полицейский референт должен был вести книгу расстрелов евреев и регулярно сообщать о количестве расстрелянных руководителю команды. Данные, полученные от айнзацкоманд, собирались в штабе айнзацгруппы и отправлялись в службу безопасности Рейха, которая использовала их для «Сообщения о событиях в СССР». Сообщения были доступны только узкому кругу лиц, имеющих отношение к высшему управлению государством.

Под руководством В. Грайфенбергера было расстреляно примерно 250 человек — мужчин, женщин, детей. Сам В. Грайфенбергер утверждал, что это была первая плановая акция по уничтожению гетто. Жертвы вывезли около 9.00 утра на грузовых автомобилях за пределы города в район, поросший деревьями и кустарником. Их расстреливали 5 эсэсовцев выстрелами в затылок на краю могилы глубиной 2–3 метра и длиной 6–7 метров. В. Грайфенбергер дал необходимые для проведения акции указания, но все равно стоял у могилы.

Однажды он услышал, что из кучи трупов слышны стоны, которые доносились из глубины могилы. Он обратил внимание одного из стрелков и сказал, что ему кажется невозможным прострелить из пистолета трупы и убить стонущего. Эсэсовец несколько раз выстрелил из карабина в могилу. Стоны прекратились. Сменявшаяся во время акции команда стрелков имела возможность у одного из грузовиков выпить шнапс.

Двое молодых людей из айнзацкоманды-9 после ухода Генриха Тунната (заместителя руководителя айнзацкоманды-9) расстреляли семь еврейских детей. Личности этих двоих установить не представляется возможным. Они брали детей за руку, подводили к краю могилы и убивали выстрелом в затылок из пистолета. Тела потом бросали в могилу. К окончанию акции, которая длилась до 16.00, тела наполнили могилу на 30–40 сантиметров ниже ее верхнего края[50].

Об октябрьской акции фашистов подробно рассказывал советским следственным органам в 1950 году А. В. Цыпкевич, бывший полицейский местной службы охраны порядка, представший перед военным трибуналом в Краснодаре. Он — свидетель и соучастник преступления, и его показания раскрывают весь ужас происходившего: «В. Шостак сказал: «Мы должны быть в гетто. Будем участвовать в перевозке евреев в лагерь». В 9 часов мы строем прибыли в гетто…, а вскоре прибыло 15 грузовых машин. Затем подкатила легковая, из которой вылез начальник СД, наверное, Вибенс.

В. Шостак, переговорив с ним, от имени последнего предупредил, чтобы мы, полицейские, никому ничего не говорили о перевозке евреев в лагерь… Нам стало ясно, что будет расстрел, а не этапирование в лагерь.

Узникам уже объявили, что они перемещаются в другой лагерь. Большинство обреченных, доверившись, захватило с собой вещички.

Погрузив на машины по 20–25 человек детей, стариков, женщин, мужчин, мы выехали. За городом, в пяти километрах на юго-восток, есть большой овраг. Название его не помню. К этому оврагу и прибыли машины. Когда мы подъехали к оврагу, я увидел, что он оцеплен немецкими солдатами…

Когда немцы стали отбирать у евреев вещи и ценности, последние окончательно убедились, что их привезли на расстрел. Поднялся страшный шум, крик, плач детей и женщин. Что произошло дальше, я не видел… До двух часов я трижды выезжал к месту расстрела, а затем был отпущен на пост.

Массовые расстрелы продолжались и в последующие три или четыре дня… В гетто проживало, как я слышал, около 10 тысяч евреев, в том числе были старики, женщины и дети, и все они расстреляны. Со слов других полицейских знаю, что расстреливали из пулеметов[51].

Свидетели расстрелов в один голос утверждают, что полицаи натворили кровавых дел не меньше, чем фашисты. А порой, пытаясь выслужиться, получить лишние рейхсмарки, лишнюю бутылку шнапса, первыми добраться до чужого добра, демонстрировали откровенный садизм. Немцы плохо ориентировались в чужой для них стране и не всегда понимали, какие фамилии еврейские, какие нет. И уж тем более они не могли знать, у кого мама, у кого бабушка или дедушка были евреями. И тогда им на помощь приходили местные «знатоки». Они знали и помнили все и, дождавшись момента, выложили свои знания.

Одним из таких «знатоков», патологически ненавидевший евреев, был небезызвестный Юрка Витьбич, он же Юрий Стукалич. Его настоящие имя и фамилия Георгий (по другим сведениям Серафим)