- Благодарю вас, товарищ лейтенант, вы свободны. - А когда они остались вдвоем, спросил: - Что-нибудь серьезное? Насчет Шнирке, да?
- Отчасти. Но серьезного ничего, чепуха какая-то. Вы помните Голиана с химического? Инженер, товарищ капитан, дело давнее, ad acta *. В пятидесятом, кажется, удрал в Баварию, потом, раскаявшись, вернулся, отбыл наказание, вышел, тут у нас получил работу, и мы за ним… Иногда вы, другой раз я, как приказывал Швик. За этим парнем нужен был глаз.
- Конечно. Тогда так было заведено. Чего смеетесь? Что в этом смешного?
Лазинский действительно смеялся. Смеялись щеки, смеялись голубенькие глазки, розовые губы и двойной, казавшийся всегда замасленным подбородок. Потом, посерьезнев, он сказал:
- Его раскаяние было камуфляжем. Чтобы мы не отгадали, кто он на самом деле.
- Ну и кто же он?
Лазинский достал пакетик с леденцами и сунул в рот ярко-красную малину.
- В Мюнхене его завербовали работать против нас, это случилось в конце его эмиграции, он тогда был без денег, нигде не служил, к тому же его бросила жена. Он отчаялся, запил и, видимо, с кем-то поделился, что охотно вернулся б домой. Об этом узнали и взяли его в оборот, он долго отказывался, потом согласился, чтоб эти мерзавцы оставили его в покое. Его обучили, дали фальшивые документы, по которым он проехал через Берлин и ГДР к нам. Билет у него был до Брно, но в Усти-над-Лабем он из поезда выскочил и прямо к нам, в госбезопасность! Рассказал все, что с ним произошло, его отвезли в Прагу, там он попал к Вондре. Повторил все, что сказал в Усти, и подробно описал агентов, с которыми встречался в Мюнхене. Некоторые из его сообщений и подпольных кличек для наших были тогда сенсацией, проверили - инженер в это время сидел, - выяснилось, что не врет. Это его заслуга, что нам известен хотя бы тот же Шнирке, что он ас и что начинал Шнирке под именем Ба #769;ранок. Незадолго до того, как его познакомили с Голианом, Шнирке-Баранок был дважды заброшен к нам. Наши знают его агентуру. Пока она большого интереса не представляет, и потому у нас терпеливо ждут подходящего момента, чтобы всех их взять. Ну, а Шнирке тем временем вербует других… Интересно, а?
- А зачем он сейчас здесь?
- Да кто ж его знает. Полковнику пока не известно.
- Но что Шнирке явился, это точно?
- Предполагают, что да. Шнирке в последнее время сидел в Мюнхене как пришитый. И вдруг - исчез оттуда. Больше полковник мне ничего не сказал, хотя я интересовался деталями… - Лазинский проглотил леденец и спрятал пакетик. - Может, он считает, что нам и не надо все знать?!
- А может, и сам знает не больше. - Шимчик отхлебнул кофе. - Для чего он рассказал вам о Голиане?
- Мы должны показать ему фотографию Шнирке.
- Эти фото разослали повсюду. И туда, где никакого Голиана нет, - тоже. Если телекс, конечно, не врет…
- Нам послали два фото. Те, что получат другие, сделаны в сорок восьмом, тогда Шнирке был еще молод. Мы же получим еще и прошлогоднее фото, групповое: речь идет о фото моментальном - несколько человек выпивают в какой-то пивнушке. Изображение - отвратительное. Во-первых, темное - была уже ночь и фотограф работал без вспышки, во-вторых, он снимал под неправильным углом. Предполагаемый Шнирке снят в профиль, видны лишь часть подбородка, лоб и нос, рта не видно.
- Значит, Голиан должен подтвердить, действительно ли это Шнирке?
- Да.
- Он не специалист и может полагаться лишь на свою память.
- Хотя бы это, - усмехнулся Лазинский. - Эксперты - их четверо - во мнении разошлись. Двое утверждают, что Шнирке, двое отрицают.
- Фото уже высланы?
- Прибудут скорым двадцать два двадцать.
- Когда вы хотите встретиться с Голианом?
- Завтра утром, чтоб поскорее дать Праге ответ.
- Где намечена встреча?
- А что? Хотите присутствовать?
Лицо Шимчика осталось равнодушным. Вокруг лампы жужжа кружилась муха, на францисканском и лютеранском костелах дружно пробило без четверти час.
- Мы еще не договаривались. - Лазинский закрыл блокнот и поднялся.
3
Голиан взглянул на часы: тринадцать тридцать шесть. «Время контроля, - подумал он, - сперва в аудиторию D, проверить… Нет, нет, никакого контроля, никакой аудитории D, это важнее». Он усмехнулся: «Это!» Усталый и бледный, он поднял руки и прижал пальцы к глазам. И тут почувствовал, что у него болит голова, лицо, глаза… Много курил: пятнадцать сигарет или все двадцать пять? В полдень звонил Лазинский, тот, из госбезопасности, утром Бауманн, потом металлическая пластинка, стрелки, указавшие «максимум». Вот и получается максимум перенапряжения, отсюда истерика, устроенная Стеглику, - секундное облегчение, «высказался», выпустил пар, а тут еще подвернулась палатка с вывеской «Закуски» и тополя. Ему казалось, что вот-вот разразится гроза, сверкнет молния… Но молния не сверкнула и гром не грянул, удар был мягким, как снежная лавина. Хорошо, хоть Сикора был неподалеку - последнее время все спешат к Бауманну или от Бауманна. И он сегодня уже два раза был у него, первый раз застал, второй - нет. Пойти в третий: он у себя или вышел? Ждет, что я клюну? Ключ от сейфа…
Голиан опустил руки и отошел от окна. Пододвинул телефон и набрал 06.
- Товарищ директор? Добрый день, можно к вам зайти? Прошу вас, всего минуту. Очень прошу… Спасибо. Иду.
Голиан вздохнул и поспешно зашагал к выходу.
Кабинет Бауманна был на том же самом этаже, где кабинет директора. Голиан постучался. Ответа нет. Он вошел и достал из сейфа папку, запер его и только тогда огляделся: беспорядок, разбросанные бумаги… «Здесь мы с ним когда-то сидели, пили крепкий, несладкий чай. Старик шутил, он был сама доверчивость… Но хватит, директор Сага ждет».
Ровно в два завыла сирена. Неизвестный поднялся со скамейки (стрекоза улетела, черешни съедены), взял свой портфель и плащ и направился к воротам химзавода. Пот лил с него градом, но он радовался: конец ожиданию. Еще несколько минут, потом обед и… Он повторял про себя: 29343. «Ну, скажем, в половине третьего, между половиной и без четверти четыре состоится разговор; еще часть дела с плеч долой. Если все это вообще можно назвать делом: тягомотина, будничная серая нуда».
Неизвестный, однако, не скучал. Он с интересом наблюдал за людским потоком. Спешащие люди обходили его справа и слева, мужчины и девушки, джинсы, пестрые рубашки, темные очки, обрывки фраз…
Трещали мотоциклы - стоянка в двух шагах. Постепенно толпа редела. Уже прошли инженер Стеглик с портфелем, тощий человек в толстых очках, парень в серой кепочке набекрень - вахтер протянул ему какую-то записку, тот прочел, чертыхнулся и потащился обратно. Взгляд незнакомца с плащом следовал за ним. Тот двинулся в сторону гаражей, направо, обошел их, исчез. В воздухе порхнула синичка. Жара опрокинулась на город, словно стеклянный колпак.
Вахтер закурил.
- Кого-нибудь ждете?
Незнакомец вздохнул и утвердительно кивнул.
- А которую, если не секрет?
- Божену, фамилии не знаю. Только вчера познакомились.
- У, сколько у нас этих Божен! - Вахтер улыбнулся, обнажив щербатые зубы.
Человек с плащом всем своим видом показал, что согласен, и вернулся обратно к скамейкам. Была уже половина третьего. Он ждал до без четверти четыре. Окна здания за стеной были темными и слепыми. Прежде чем забраться в автобус, он увидел вдруг зеленый пикап. Тот отъезжал, и человеку с плащом показалось, что вместе с ним сейчас что-то исчезнет. Он долго не мог понять: что же все-таки? Потом поймал себя на глупой мысли: зеленый пикап - быть может, это надежда?
В автобусе он уже улыбался. К черту дурацкие предрассудки!
- Тороплюсь на совещание, - объявил директор Сага Бауманну и поднялся из-за стола. - Пришли бы пораньше, у меня никого не было, только инженер Голиан заходил во втором часу, минут на десять, не больше.
- Всего два слова, очень прошу, - умолял Бауманн, стоя в дверях с портфелем в руках.
Он вошел и сразу, без приглашения, сел. Руки у него дрожали. Кабинет директора был просторным, но душным и неуютным: кожаные кресла и громоздкая черная мебель, толстые словари и собрания сочинений государственных деятелей, аспарагус над бюстами Маркса и Ленина - все отдавало казенщиной. Окна за шторами упирались в высокую стену, как и у Бауманна, только в той комнате на четвертом этаже они выходили на крышу, ему была видна еще и полоска неба. Эти же видели лишь бетонную стену да пожарную лестницу.
- Мне надо поговорить с вами о Голиане, - сказал инженер. - Утром он был у меня, а потом отправился, вероятно, к Стеглику. Он к нему каждый день ходит.
- Ну и что из этого? - спросил директор равнодушно. - По-вашему, ему нельзя ни к вам, ни к Стеглику?
