Ха-ха-ха! Эх, кабы я знал, за какую цену ты пообещал старостихе свою помощь и, наверно, получил уже от неё задаток…

— Молчи! — гаркнул Андрийко, и глаза его налились гневом. — Молчи, не то позабуду, что я сильней, и одним махом вышибу из тебя дух.

Во взгляде Андрийки было что-то, заставившее Сташка умолкнуть. Он сидел весь посиневший и с трудом переводил дыхание. Постепенно успокоился и Андрийко.

— Я обязан вызвать тебя на поединок, — сказал он наконец, — и сделал бы это обязательно, но я не польский шляхтич и не воспользуюсь своим преимуществом. Напротив, я отвечу тебе, потому что не хочу, чтобы кто-нибудь мог сказать людям: Юрша стал лукавить… Ты сам подбил меня рыцарски послужить старостихе…

— Ах, эта служба… — не выдержал Сташко и вскочил.

— Молчи, знаю! — закончил Андрийко. — Служба была лишь зацепкой, чтобы потом повести меня по пути Кердеевича, Носа и многих других. Таков ваш путь, но не мой, вот так-то! В силу того я и пообещал ей не чинить препятствий… Охотно признаюсь, что красота этой женщины свела меня с ума, потому-то я и пожалел её с самого начала. А когда узнал о том, что она любит другого, да ещё не своего мужа, моя страсть превратилась в злобу, которая кипит в моём сердце. Её горечь и есть задаток моей награды…

— Любит, говоришь? — заметил Сташко. — Ох, она никого не любит.

— Коли так, то мне всё-таки её жаль: кто утратил любовь, тот загубил свою душу. Отец говорил мне: «Люби отца, слуг, мужиков, животных, природу, бога, родной край, православную веру, дедовские обычаи — и тогда будешь жить. Но стоит утратить любовь, и ты станешь подобен холодному трупу, который татары бросили в степи волкам на добычу». Что же касается старостихи, то мне жаль её, и она достойна сожаления, но я не люблю её, ибо она недостойна моей любви, и к тому же и грех её любить, она ведь замужем…

— Эх, замужем…

— Да, замужем. Для вас, видать, это дело небольшое, а в наших краях венчание — незыблемый закон! Я пообещал не выдавать её, если придут за ней, хотя поначалу всё чудилось, будто кто-то вырывает из груди у меня сердце. А теперь суди сам, каково моё лицемерие и какова лесть.

Сташко вдруг захохотал снова, так могут хохотать лишь осуждённые души в аду.

— Эх, нет, нет в тебе ни лицемерия, ни лжи, ей-богу, извини, что обидел. Ложью и лицемерием полна она!.

Тут Сташко показал Андрийке клочья красного шарфа, и его бледное лицо залилось краской.

— Да, она полна лжи, лицемерия, подлости и всем тем, в чём я, дурак, упрекал тебя. Ты думаешь, что кто-то должен приехать?.. Он уже здесь… Красный шарф — весть от него, а вот ответ. Я должен повесить шарф над теми воротами, где можно безопасно пройти.

И он швырнул изорванный шарф на пол.

Андрий с минуту молчал. Он не рассчитывал, что развязка придёт так быстро, и это смутило его. Усевшись рядом с пажом, юноша потёр ладонью лоб.

— Что ж, — промолвил он, — чем скорей, тем лучше.

Наступал вечер. Серые тени легли на леса и луга, в небе, у самого окоёма, вспыхнуло зарево заката. Красное, оно медленно ширилось и вскоре залило треть неба. Порозовели на какой-то миг серые тени и поднимающиеся от влажного снега туманы. Но и зарево полыхало в небе недолго. Вскоре наползла откуда- то с востока и с севера тьма и вступила в борьбу с догорающим днём. Ещё какую-то минуту его отблески охватывали то облачко, то блестящую льдину на Стыре, то верхушку дерева, или играли на выпуклых стёклах окон, пока совсем не померкли. Темнота и холод воцарились повсюду. И тогда Андрийко снова повторил.

— Чем скорей, тем лучше. Если это протянется дольше, всякое может случиться! Пойми, Сташко, что я не чувствую к пани Офке ни сердечной привязанности, ни уважения. Но меня тянет к ней какая-то страшная сила. Боярин Микола предостерегал князя Олександра. Но что с тобой? Брось, возьми себя в руки! Чего плачешь?

Сташко схватился обеими руками за голову и весь затрясся от внутренних рыдании…

— Ох, Андрийко, не знаешь ты, что творится у меня на душе Не знаешь и Офки! Ты видел её всего несколько раз, она для тебя ничто. А я целый день при ней, при мне она переодевается, садится рядом, касается меня, а по вечерам, когда я смотрю в проверченную в двери дырочку, я вижу такое, что у меня мутится разум и дрожат колени от сладострастного желания обладать её телом. С этим желанием, с пылкими мечтами о несказанно прекрасном, но недосягаемом теле срослась моя душа, и я не в силах отказаться от близости к моей пани и не откажусь ни за что на свете. Нет, лучше смерть!..

Андрийко, слушая пажа, казалось, заглянул в пропасть. Он понял, до чего может довести Офка своих поклонников, и на него повеяло холодом.

— Бедный ты… — начал было он, но поток слов, лившийся из уст Сташка, не позволил ему закончить.

И подумать только, что есть люди, для которых её красота, её пышное тело обыденное лакомство, что кто— то даже был её господином. Можно сойти с ума. Когда она разговаривала с тобой, её глаза излучали дивные огни, она думала, что я не замечу. И ты не видел, как она пожирала тебя глазами…

Андрийко вздрогнул.

— Да, я знаю Офку и знаю каждое проявление её чувств. Она не отказала бы тебе в ласках, — стоило только пожелать, ведь Офка не из тех, кто дорожит супружеской верностью. Она потаскуха, как и все наши красивые бабы, если за ними нет глаза или кучи детей, Ох, я знаю их, и звериная ярость охватывает меня, когда спрашиваю себя: «Почему я такой проклятый богом, что должен умирать от жажды у реки?» Однако слушай!

Тут глаза Сташка внезапно загорелись, точно глаза мартовского волка. И, склонившись к уху Андрийки так близко, что тот почувствовал его горячее дыхание, прошептал:

— Слушай, она одна, нас двое, не то потом будет поздно, и ни один из нас не обнимет её до этого… Олександра или как его там. Пойдём, потребуем своей доли…

Кровь ударила Андрийке в голову. Лицо исказила, гримаса отвращения и боли, точно он наступил на гадюку. Одним махом могучей руки оттолкнул он Сташка к двери и выпрямился во весь рост. Паж отлетел и ударился о косяк. Но, превозмогая боль, зашипел:

— Не хочешь, значит, воевода ещё сегодня узнает о готовящемся бегстве.

— Вон! — зарычал Андрийко таким голосом, что искуситель опрометью выбежал из комнаты.

Добрую минуту Андрийко простоял среди комнаты. Его пылающее гневом лицо всё больше бледнело, становилось белым, он глубоко-глубоко вздохнул, устало нагнулся и поднял клочья изорванного шарфа. Потом спокойно вытащил из-за пазухи красный шарф, подаренный ему старостихой, и повесил между выступами над воротами. Покончив с этим, он кликнул слугу, велел попросить Горностая и Бабинского и подавать ужин.

Утихшая было метель поднялась перед рассветом с новой силой, наметая высокие сугробы твёрдого зернистого снега вдоль западных стен замка. Бабинский и Горностай ещё спали, когда Андрийко ступил в галерею, окна которой выходили на площадь. Площадь была безлюдной, никто не торопился в такое собачье время выходить из тёплого помещения. Ратники, караулившие на стенах, попрятались в углах за выступами. Окна пани Офки и воеводы были закрыты ставнями. Только у боковых дверей покоев старостихи, точно два идола, стояли двое татар в шапках и в красных кожухах.

Вдруг Андрийко подался назад. В дверях начальной вежи, ведущей на первый ярус, появился воевода в длинной лисьей шубе и бобровой шапке с наушниками. Медленно, не обращая внимания на свирепые порывы ветра, он спускался по деревянным ступеням, которые пристраивали к башне в мирное время и сжигали в минуту опасности.

В глубокой задумчивости Юрша подошёл к боковым дверям и в ту же минуту на пороге, кланяясь в