холопов, полагая: либо Свидригайло возглавит холопство, а они, вожаки, станут первыми в государстве людьми, либо Свидригайло сам расправится с врагом, и они останутся его дружинниками, либо, наконец, если Свидригайло, не возглавив народ, падёт, то они выберут князя среди своих. Тебе радеть о власти, народу о свободе, а им о влиянии.

Свидригайло покраснел как рак.

— Ты говоришь правду, Анзельмус, понимаю, сущую правду. Думаешь, князья Чарторыйские такие же? Коли так, возвращаемся! — и он поднял было руку, чтобы повернуть сани.

Анзельмус прикусил губы и остановил руку князя.

— Что я говорю правду, подтвердит каждый, ежели он не великий князь и не ходит в облаках ладана подлиз и прихвостней. Однако мне ведомо и то, что князья Иван и Олександр вовсе не такие люди, о которых я упоминал. Или полагаешь, князья сидели бы в Чарторыйске, будь они «холопскими» вожаками? И ждут они тебя вовсе не ради влияния, а тебя самого. Вон погляди, кони и конюхи у проруби. Это ратники князей, а не холопы…

В самом деле, неподалёку у ручья несколько десятков всадников поили рослых коней.

Князь Свидригайло умолк и небрежно поднял руку на громкие приветствия слуг и ратников, которые высыпали из многочисленных служб большой усадьбы Чарторыйских. Насупившись, он думал о словах коварного Анзельмуса, который, упомянув о двух сороках, позабыл о третьей — о деньгах. На них, правда, не было подписи князей литовских либо каких русских вельмож, но тем громче они звенели в мошне францисканца. Деньги заставили набожного патера влить в несгибаемую твердокаменную душу князя недоверие к своим вернейшим сподвижникам и толкнуть к гордым, честолюбивым, ко фальшивым князьям и вельможам. И таким образом беспокойный, упорный, ловкий и не слишком умный Свидригайло попадал к ним в зависимость, и Чарторыйским не нужно было опасаться, что тяжёлая мужицкая нога наступит им на загривок и пригнёт их гордые головы к ногам князя-освободителя.

Кроме всего прочего, Свидригайло был чрезвычайно недоверчивым и подозрительным. Достаточно было что— нибудь ему посоветовать, как он делал всё наоборот. Поэтому успеха добивался лишь тот, кто сумел возбудить недоверие князя против кого-нибудь, не высказывая открыто своих целей. Охваченный подозрением, Свидригайло не мог уже разумно оценить совет и причины, побудившие советника его дать. Вот почему Анзельмус, использовав весёлую побасёнку про святого Гангульфа и свои «реликвии», бросил тень на самых пылких приверженцев князя. Впрочем, кто знает, не усомнился ли бы спустя минуту великий князь в порядочности своего капеллана, — к счастью, честного отца, на заснеженной дороге появилась группа всадников и отвлекла мысли Свидригайла.

Впереди, в высоких смушковых шапках, в длинных, по татарскому крою сшитых, ярких кафтанах, гарцевали на бойких конях двенадцать трубачей, трубя в кованные серебром буйволовые рога. Приветственные звуки фанфар неслись далеко по заснеженным полям, а лошади, словно понимая, что дело идёт о показе красоты строя и движений, гордо потрясали головой, позвякивали бубенцами и бляхами богатой сбруи. За трубачами в бобровых шапках и длинных широких шубах, из-под которых виднелись тёмно-зелёные охотничьи кафтаны с великолепными, усыпанными самоцветами застёжками у шеи, ехали князья Чарторыйские Олександр и Иван, над ними хорунжие держали два княжьих стяга с литовскими государственными гербами. За князьями следовала дворня, стольники, кравчие, дворецкие, позади несколько десятков восточноволынских и белорусских княжьих бояр. От золотых цепей, блях на упряжи, блестящих и бряцающих доспехов, ярких боярских нарядов и ослепительно отражающегося на металле белого снега просто рябило в глазах.

Когда сани Свидригайла подъехали сажень на сто, оба князя соскочили с лошадей. Слуги взяли их под уздцы, а князья стали по обочинам дороги — старший, Иван, с правой стороны, младший, Олександр — с левой. Он держал в руках серебряный поднос с золотой чаркой и кованным золотом жбаном. Сани подъехали и стали. Князь Иван низко поклонился великому князю, опустив до земли шапку.

— Величай, великий князь, первых слуг твоих на их земле! Пусть пребывание на ней будет тебе сладким, как этот мёд!

И князь Иван, налив чарку, которую держал Олександр, выпил за великого князя. У того даже глаза заблестели, когда в ноздри ударил запах душистого, известного на всю Литву, коригайловского мёда. Выпив чарку, потом вторую, он взял жбан из рук Олександра.

— Зане я ваш великий князь, то значит, и хозяин! — крикнул Свидригайло и, как положено хозяину, по очереди выпил за обоих князей и даже за патера Анзельмуса, который, облизываясь, стоял в сторонке.

— Коли твоя великокняжья воля, — сказал он, — то я обойду кругом сани и приду к тебе в гости с другой стороны.

Оба князя ухмыльнулись себе в усы, зная, что их свояк любит выпить лишнюю чарку и не прочь при этом побалагурить. И верно: Свидригайло захохотал на весь бор.

— Хороший обычай завели наши отцы, — сказал он, — вместо того чтобы угощать всяких там бродяг хорошим мёдом, хозяин выпьет за каждого гостя отдельно, и тем спасёт для себя хоть половину.

— Не половина, а весь мёд в Чарторыйске ждёт наказа твоей великокняжеской милости! — сказал с поклоном Иван.

— И мёд и ужин, а после ужина нечто или некто, что будет слаще мёду, — добрые друзья, — добавил Олександр Чарторыйский.

Патер Анзельмус насторожил уши, а Свидригайло насупился.

— Кто такой? — бросил он коротко, словно приказывал.

— Благочестивые магистры немецких орденов уже два дня ждут вашу великокняжескую милость, — ответил князь Иван, наклоняясь к уху Свидригайла. — Они бы и сейчас вышли вам навстречу, но опасаются, как бы кто не увидел их раньше времени.

— Русдорф и Рутенберг? — спросил Свидригайло и даже захлопал от радости в ладоши.

Князь Иван кивнул в ответ головой.

— Ха-ха! Теперь я верю, что ужин будет исключительным. Садись, патер, поедем!

Анзельмус, кто знает почему, побледнел и прикусил губы. Ему, видимо, хотелось сказать несколько слов князю Олександру, но он не знал, как это сделать, чтобы не привлечь на себя внимание подозрительного Свидригайла. Впрочем, собственное нетерпение не позволило великому князю дождаться, пока построится эскорт.

— Эй, хлопец! — крикнул он слуге. — Подай коня! Пусть мой болтень отлёживается на медвежьих шкурах, а мне они уже надоели. — И, словно ему было двадцать лет, вскочил на коня и галопом пронёсся мимо расступившихся ратников. Князь Иван подал знак брату, и тот остался с патером у саней, а сам поскакал за великим князем.

Долго беседовали младший Чарторыйский с Анзельмусом, медленно следуя за ратниками. Патер то и дело прикладывался к жбану, который Свидригайло оставил в санях. И видно было, что его всё больше охватывает досада…

Ужин подходил к концу. По литовско-русскому обычаю, князья садились за столы со всеми домочадцами и слугами, количество которых иногда доходило до нескольких сот человек. Литовские и украинские бояре и дворня вели себя благоразумно и сдержанно, зная наперёд, что князья после ужина уйдут в свои покои и тогда уж можно будет повеселиться вволю. Но, привыкшая к грубым шуткам всевозможных шпильманов[9] и бенгельзингеров[10], немецкая челядь не могла усидеть на месте и от нечего делать заливала глотку до отказа. Вскоре среди ливонских и прусских кнехтов послышались хриплая ругань, выкрики, пьяный хохот. Тщетно пытался дворецкий их утихомирить, подливая свежего вина. Поначалу они грозились избить его и далее вылили ему на голову, под дружный смех, кружку мёду, потом кто-то сиплым голосом завёл известную песенку о девушке, которая приглашает молодого воина к себе на ночь.

Но вот поднялся великий князь, за ним князья Чарторыйские и патер Анзельмус. Невольно встали и все прочие, и наступивший шум заставил умолкнуть непрошеного певца. Патер Анзельмус прочёл краткую молитву, князья широко перекрестились и вышли, оставляя за столами бояр и челядь. Долго сдерживаемое желание выпить разгорелось во всю силу, как гомон среди учеников после ухода учителя.

А в другой части замка за стол уселись шесть мужей: Свидригайло, Анзельмус, двое князей и два крупных широкоплечих рыцаря. Один из них, уже с седыми, спадавшими до самых плеч волосами, был в