тускло освещенная пещера. Один из пассажиров начал читать, что написано на сложенном листе бумаги, словно произносил молитву: «Порт-Майо» – «Облигадо» – «Этуаль»– «Альма» – «Марбёф». Первая остановка должна быть «Облигадо». Через две минуты в окнах промелькнула еще одна освещенная пещерка, и поезд, казалось, стал набирать скорость. Какой-то молодой человек сказал, что заметил слово на крошечной пластине, которое было слишком коротким, чтобы быть «Облигадо», но, возможно, это были «Альма» или «Этуаль». «Для «Облигадо» слишком рано, – сказал кто-то, – туда еще надо ехать».

Разноцветное пятно неясных очертаний прогромыхало в противоположном направлении. Поезд замедлил ход и остановился в сверкающем зале, полном торопящихся людей. Голос снаружи прокричал название станции, а девушка в платье с глубоким вырезом воскликнула: «Елисейские Поля!» «Восемь минут от «Порт-Майо», – сказал ее сосед. «Да это же моментально! – воскликнула молодая женщина. – Это так быстро» Мужчина, сидевший от нее по другую сторону, склонился к ней и сказал загадочно: «Ничто в жизни никогда не бывает достаточно быстро, мадемуазель».

Двадцать человек вошли в вагон, который уже был полон, но никто не вышел, и температура поднялась до комфортного уровня. Снова появился служащий. «Мы пропускаем все станции!» – сказал человек с листом бумаги. «Восемнадцать станций, – сказал служащий. – Восемь уже открыты. Десять откроются до первого сентября. Следующая остановка «Пале-Рояль»!»

Теперь, когда они могли видеть маршрут – вниз по Елисейским Полям, через площадь Согласия и вдоль сада Тюильри, – все это казалось еще более поразительным. В «Пале-Рояль» пассажирам на платформе пришлось ждать следующего поезда. Далее шли «Лувр» – что было трудно представить, – «Площадь Шатле» и «Отель-де-Виль», где они остановились на полминуты. Мимо промелькнула в полумраке, вероятно, станция «Сен-Пол», затем колеса издали ужасный скрежет, вагон залил дневной свет, и, щурясь, словно на нечто удивительное и новое, они увидели уличный транспорт, движущийся со скоростью улитки, на площади Бастилии.

Респектабельная на вид дама начала трястись от безудержного смеха, когда поезд дернулся и снова нырнул в тоннель. «Лионский вокзал» – «Рёйи» – «Насьон»– «Порт-де-Винсен». «Всем выходить!»

Толпа высыпала из вагонов, лица людей удовлетворенно сияли. Они бросили свои билеты с пометкой «A la sortie jeter dans la Boоte» в специальный деревянный ящик, в то время как пустой поезд уполз за круглую постройку с куполом. Они поднялись по ступеням, прошли под стеклянным козырьком и оказались в пригороде с небольшими грязными домиками и пыльными серыми деревьями, на которые налетал иссушающий ветер. Они остановились на краю улицы, посмотрели друг на друга и в один голос сказали: «Давайте вернемся в столицу!»

К тому времени, когда они уже купили билеты у улыбающегося служащего за прилавком, поезд завершил разворот и уже ожидал их у другой платформы, чтобы доставить их на другой конец Парижа через двадцать семь минут. Все сошлись на том, что с нынешнего дня они будут при всяком удобном случае ездить на метро.

Марсель Пруст, бывший светский лев, автор время от времени появляющихся изящных статей в газетах и собиратель редких эстетических ощущений, часто подолгу сидел в наполненной ароматом ирисов комнате, как сфинкс, оставив дверь (если кто-либо позвонит) и окно открытыми, несмотря на запах прачечной и пыльцы каштанов на бульваре, и вспоминал виды, открывавшиеся из других кабинетов, – разрушенную башню Руссенвиль-ле-Пен, блестящие белые стены павильона в окружении вьющихся растений на Елисейских Полях, небесный свет в будуаре его матери, который, если на него посмотреть в зеркало, возможно, был бассейном, в котором отражались облака. Дни опасных путешествий из кухни в кабинет со всеми рисками споткнуться и пролить что-то, были давно позади. В хорошо оснащенных квартирах вода уже была в раковине: если энергично потянуть за никелированную бронзовую со слоновой костью ручку, то тазик мгновенно пустел и наполнялся двумя литрами чистой воды из резервуара, установленного на стене.

Это была единственная комната в квартире, в которой были слышны звуки внешнего мира. В других ее местах шум был бы помехой, но здесь он погружал его в приятное состояние полубессознательной медитации. Клаксоны автомобилей были просто мелодией, для которой его мозг автоматически придумал слова: «Вставай! Поезжай за город! Устрой пикник!» Пары бензина, доносящиеся с улицы, наводили на мысль о тенистых ивах и ручье, поющем дуэтом с тихо работающим двигателем автомобиля компании «Панар-Левассор».

Комната была обставлена, как и его стол в «Рице», для особых ежедневных случаев. Он ел один раз в двадцать четыре часа – всегда одно и то же, когда это было возможно: крылышко жареного цыпленка, два oeufs a la creme, три круассана (всегда из одной и той же булочной), тарелку жареного картофеля, немного винограда, чашку кофе и бутылку пива, а спустя девять или десять часов – почти пустой стакан воды «Виши». Он редко заходил в кабинет с какой-то другой целью. Когда это путешествие подошло к концу, обо всем позаботились английские инженеры. (В эти дни почти все боги домашнего хозяйства говорили по- английски: «Мапл и К°» на площади Опера и «Либерти» на бульваре Капуцинов позаботились о современной мебели, Societe Frangaise du Vacuum Cleaner – о подходящих коврах, «Ремингтон» – о пишущей машинке, а компания «Эолия» – о пианоле.)

В день открытия парижского метро он оказался в Венеции: возлежал в гондоле, проплывающей по Гранд-каналу, и махал рукой своей матери, стоявшей у окна отеля «Даниэли». Он вернулся в новую квартиру своих родителей, которая находилась в доме номер 45 по улице Курсель; и даже после открытия ветки «Этуаль»– «Анвер» в октябре 1902 г. она располагалась хоть и в центре Парижа, но достаточно далеко от станции метро. В августе 1903 г., когда восемьдесят четыре пассажира застряли на станции «Курон» из-за загоревшегося поезда в тоннеле и отказались выйти до тех пор, пока им не будут возмещены пятнадцать сантимов, вследствие чего задохнулись и были затоптаны до смерти, став первыми жертвами метро, он собирался присоединиться к своей матери в Эвиане, для чего не побоялся сесть на фуникулер до Мер-де-Глас (самый большой долинный ледник в Альпах в массиве Монблан. – Пер.). В 1906 г., когда его родители умерли, он переехал на новую квартиру в доме номер 102 на бульваре Осман. Там было шумно и пыльно, но это была единственная квартира на рынке, которую посмотрела его мать. «Я не мог заставить себя переехать в дом, который татап ни разу не видела». Здесь он оказался менее чем в трехстах метрах от станции метро «Сен-Лазар», которая открылась всего двумя годами раньше.

Если бы не стук инструментов электриков, слесарей и укладчиков ковров в соседних квартирах, он услышал бы, как роют котлован на бульваре для линий А и Б специалисты компании «Нор-Сюд».

Компания «Нор-Сюд» была для Compagnie du Chemin de Fer Metropolitain de Paris тем же, чем компания «Мапл» для компании Au Bon Marche или отель «Риц» для приюта для бездомных. Она использовала моторы фирмы «Томсон» и постоянно работающий пантограф (прибор для пересъемки чертежей и рисунков в другом масштабе. – Пер.). Вагоны первого класса были ярко-желтого и красного цвета; второго класса – зеленовато-голубого и цвета электрик. По соединительным коридорам станции «Сен-Лазар» пассажир метро попадал в волшебный мир, в котором транспортные услуги были предлогом, а каждая декоративная деталь – признанием хорошего вкуса: название станции в виде мозаичной надписи, изящные входы, сделанные из кованых решеток и керамики. Знаменитый кассовый зал станции «Сен-Лазар» с разноцветными колоннами и облицованными плиткой сводами поразительно напоминали аббатство Фонтевро, и можно было вообразить, что Элеонор Аквитанская, Ричард Львиное Сердце и другие похороненные в нем личности восстали из мертвых, облачились в одежду современных парижан и отправляются в монастырский сад или в цитадель сарацинов на другом конце Парижа.

В 1906 г. в возрасте тридцати пяти лет, когда его литературный багаж был еще весьма легок, он был уже знаком с законом современной жизни, согласно которому ближайшие окрестности остаются загадкой, в то время как дальние места, увиденные в путеводителях и на рисунках, становятся такими же легко узнаваемыми, как старые друзья, физическое присутствие которых больше не требуется для поддержания