привели. А мне требовалась помощь в работе. Удостоверение достала Моник Берлиоз, сотрудница Эвери Брэндеджа. Незадолго до начала Игр мне вновь неоднократно угрожали по телефону. Криминальная полиция предупредила, что моя жизнь в опасности. Суета этих дней и мой рабочий настрой, к счастью, не оставляли времени для грустных раздумий.
Итак, 26 августа 1972 года начались Олимпийские игры. Церемония открытия выглядела впечатляюще. Выход на стадион представителей всех наций и заключительная церемония заставили меня испытать настоящее упоение цветом. Причудливо обрамленная новая современная мюнхенская спортивная арена вызывала восторг. Какой фильм можно было бы сделать из этого спектакля! Тридцать шесть лет назад, во времена моего олимпийского фильма, еще не существовало добротной цветной пленки, мне приходилось снимать в черно-белом варианте. Мы не имели светочувствительного материала, линз, магнитных лент — тогда все это еще только предстояло осваивать.
На этот раз олимпийский фильм совместно с «Баварией» создавал американец Дэвид Уолпер[514], один из самых успешных продюсеров документальных фильмов в мире. У него возникла оригинальная идея: ленту должны снимать десять режиссеров различных национальностей. Каждый, в зависимости от своего дарования, получает тот или иной объем работ. Мне, в частности, отводилась по его первоначальному замыслу съемка церемоний открытия и закрытия Игр. «К сожалению, — сказал он сочувственно, встретив меня тогда в Мюнхене, — из Бонна мне посоветовали отказаться от сотрудничества с вами».
В поведении официальных немецких учреждений во время Игр не было ничего нового; все, однако, проявилось в особенно грубой форме. Как обладатель олимпийского диплома по правилам МОК я могла претендовать на место на почетной трибуне, но тогда еще не знала этого. Ни одна из немецких спортивных организаций не позвала меня на праздничные мероприятия — хотя бы даже вне Игр. Тем большей была моя радость, когда меня пригласило американское посольство в мюнхенский Дом Америки. Впервые с 1936 года я встретилась там с Джесси Оуэнсом. Трогательное свидание… Оуэнс обнял и поцеловал меня. У нас наполнились слезами глаза. Некоторые гости начали аплодировать, потом все сильнее, и вскоре раздался плевал аплодисментов. Я покинула это мероприятие расстроганная.
С того момента я не могла прохлаждаться ни минуты. Я работала ежедневно с семи утра и до полуночи. Работа была трудной. Лишь немногие фотографы могли входить во внутренние помещения стадиона, но только оттуда можно было сделать действительно великолепные спортивные снимки. Однако я вместе с другими фотографами находилась в окружавшем часть стадиона рву.
Еще труднее оказалось проводить съемки тех видов спорта, которые проходили в закрытом помещении, таких, например, как гимнастика, баскетбол, велосипед, плавание, фехтование. Для этого требовалось особое удостоверение, так как мест для работы было мало. В большинстве случаев мне его не выдавали.
По вечерам я ездила в пресс-центр, где можно было проявить пленки, а Хорст после этого сразу же отвозил их в аэропорт, чтобы на следующее утро они уже оказались в Лондоне.
Я не знала, соответствуют ли снимки ожиданиям редакции, и мне стало намного легче, когда позвонил Майкл Ранд и заверил, что фотографии понравились. То, что я узнала помимо этого, меня расстроило: «Санди тайме» подверглась нападкам из-за того, что пригласила меня работать фотографом. В письме в эту газету, опубликованном ею же, британская секция Всемирного еврейского конгресса рьяно протестовала против моего с ней сотрудничества. Обоснование повторяло заявление еврейской общины в Берлине. В то время как в бывшей немецкой столице в мою защиту не выступил никто, «Санди тайме» это сделала. В ответном обращении редакции было написано:
Мы уполномочили Лени Рифеншталь выполнить для нас работу, связанную с Олимпийскими играми 1972 года, поскольку она, как доказывают только что поступившие снимки, является в этой области лучшим фотографом в мире.
Лени Рифеншталь дважды проверена немецкими судами и оправдана. Прежняя ее связь с нацистской партией не может являться причиной постоянного бойкота ее работы, иначе теле- и кинокомпании никогда больше не показали бы ее классические фильмы об Олимпиаде 1936 года. В действительности же их демонстрируют все время.
Когда пять лет тому назад мы опубликовали в «Санди тайме» ее блистательные фотографии племени нуба, не поступила ни одна официальная жалоба. Мы сопереживаем Лени Рифеншталь и не верим, что за всеми этими нападками есть хоть что-то вразумительное.
Это признание стало для меня стимулом. Я не должна разочаровать редакцию! В то же время получить хорошие фотографии оказалось ужасно трудно. Борьба фотографов за удостоверения и удобные места была убийственной. Часто я часами сидела на корточках на полу в спортивном манеже, чтобы сделать всего пару оригинальных снимков.
И тут случилось ужасное, непостижимое преступление. За шесть дней до завершения Игр арабские террористы убили в Олимпийской деревне двух израильских спортсменов и девять захватили в заложники. Игры прервались. Мы все были парализованы от ужаса.
Последовали часы невыносимого напряжения. Террористы грозили расстрелять заложников, если не выполнят их требование и не выпустят из израильских тюрем 200 арестованных. Ультиматум заканчивался в 12 часов, но в течение дня срок все время отодвигался. Снайперы окружили дом, где находились убийцы со своими заложниками, в то время как посредники вели с террористами переговоры. Время от времени на балконе появлялся один из террористов в маске. Фотографии бандитов обошли весь мир.
Часами в пресс-центре мы с беспокойством ждали вестей, пока не поступило сообщение, что террористов вместе с заложниками доставили на вертолетах в аэропорт Фюрстенфельдбрука[515]. После долгих часов неопределенности это стало сенсацией. Поздно ночью пресс-атташе возвестил, что террористов обезвредили и все заложники освобождены. В до предела забитом пресс-центре началось ликование. Услышав с облегчением, что среди заложников нет жертв, я поехала в свой отель. Но как было ужасно, когда на следующее утро сообщили, что вчерашняя информация — «утка». Правда оказалась страшной. Во время драматической ночной освободительной акции в аэропорту с притушенными огнями все заложники погибли, попав под перекрестный огонь.
Но, несмотря на трагедию, Игры продолжились. МОК принял это решение по согласованию с израильскими службами. После однодневного перерыва в Играх состоялся траурный митинг в память убитых спортсменов. В своей речи Эвери Брэндедж так обосновал это решение: нельзя допустить, чтобы кучка террористов разрушила идею международного сотрудничества, воплощенную в Олимпийских играх. С призывной интонацией он обратился к зрителям: «Игры должны продолжиться».
После этой трагедии мой энтузиазм поутих, и завершение работы стало для меня всего лишь обязанностью.
Очень впечатляюще прошла заключительная церемония Игр. Вилли Дауме, президент Немецкого олимпийского комитета, в прочувственной речи еще раз осудил страшное преступление террористов и пылко присягнул вере в олимпийскую идею.
С интересом я ждала своих фоторепортажей в «Санди тайме мэгэзин».
Спустя три недели мне наконец попался номер «Санди тайме», на обложке которого были помещены две удивительно похожие фотографии прыгунов в высоту: одну я сделала в 1936 году в Берлине, другую — спустя 36 лет в Мюнхене. Над ними заголовок: «Две Олимпиады Лени Рифеншталь».
Наряду с «Санди тайме» все больше иностранных журналов и телевизионных компаний отказывалось поддерживать бойкот в мой адрес. Американская телекомпания Си-би-эс в заключение Олимпийских игр показала документальную ленту-портрет обо мне. Срежиссировали этот фильм Стефан Ходоров и Джон Музилли. В те четыре дня, пока производились съемки, моя квартира выглядела как киноателье. Оба американца работали с такой увлеченностью и усердием, что эти качества передались и мне. Должна заметить, им были присущи ангельское терпение и колоссальная работоспособность. Ходоров и Музилли даже ездили со мной на вершину Цугшпитце, поскольку посчитали это место самым подходящим
