обещали в будущем все, если только я решусь произнести фальшивые признания. Позже Гордон Хитченс, должно быть, почувствовал неуместность своего замечания — его текст оказался прекрасным и очень информативным: свыше 100 страниц с фотоиллюстрациями и полной фильмографией. Такой же была работа и молодого немца. Она вышла в свет в виде целиком посвященного мне номера журнала «Кинокритика», издававшегося Германом Линднером[508]. Моя деятельность в кино была описана со знанием дела.
После этого мои противники вновь подняли голову. Новый шанс, предоставленный мне, и многочисленные публикации в прессе в мою пользу придали им силы. Иногда я представляла себя канатоходцем, работающим без страховки. Очень неприятная история последовала за моим приглашением во Дворец УФА, где должны были показать мой олимпийский фильм. Уже лет пятнадцать назад он демонстрировался в «Титания-паласт» с большим успехом, сопровождаясь неограниченной похвалой в местной прессе, поэтому трудно было даже представить, что на этот раз в Берлине меня будут ждать дикие протесты. Ничего подобного не ожидал и Венцель Людеке, руководитель «Берлинер-синкронфильма», который организовал это приглашение вместе с одним из прокатчиков в связи с Олимпийскими играми в Мюнхене.
Хотя почти все места в кинотеатре раскупили, демонстрация не состоялась. Влиятельная берлинская группа устроила фильму обструкцию. В прессе, на телевидении и радио, направляя телеграммы правящему бургомистру Клаусу Шютцу[509], эта группа требовала запрета киноленты. Обоснование: «Олимпия» представляет собой национал-социалистическую халтуру, а ее показ — оскорбление для преследовавшихся при нацистском режиме. На чиновника, ответственного в Городском совете за науку и искусство, оказывалось давление. Сам он не видел никаких оснований для запрета, потому что еще с 1958 года фильм был разрешен к показу молодежи «Добровольным самоконтролем» и с тех пор без помех шел в различных городах. Но протестующие настаивали на том, что в Берлине эта картина больше демонстрироваться не может. Директор Дворца УФА из-за многочисленных анонимных звонков оказался вынужден снять фильм с проката, в противном случае здание грозили поджечь. Я тоже получила аналогичные анонимные угрозы. Ошеломленная и горько разочарованная, я покинула Берлин, хотя обещание убийства всерьез не воспринимала. Меня глубоко задело, что все это пришлось пережить в городе, в котором я родилась и где когда-то проходили Олимпийские игры.
Зато передача Би-би-си имела сенсационный успех. Стефан Херст, один из руководителей Британской телерадиокомпании, писал мне в восторженном письме: «Олимпийский фильм останется вехой в истории кино». Норман Своллоу, исполнительный продюсер Би-би-си, вопрошал: «В чем вина Лени Рифеншталь? Только в том, что ею восхищался Гитлер».
Суматоха, в которую я попала перед началом Игр в Мюнхене, не дала мне возможности прийти в себя. Чтобы справиться со своей задачей, я принялась заниматься изучением новой киноаппаратуры. Лейтц предоставил мне свои новейшие камеры «лейка-флекс». Каждый день приходили новости. Самой важной из них оказалось предложение Би-би-си снять 60-минутный фильм обо мне, где Норман Своллоу выступал бы продюсером, а Колин Нерс — режиссером. Работа с ними доставляла радость. Мы перерыли архив и часами просиживали в монтажной, чтобы выбрать сцены из старых кинолент. Отдохнуть после такой напряженной работы я не смогла, поскольку меня ждал профессор Ханвер, прибывший со своими студентами из Лос-Анджелеса. Они хотели поговорить со мной и посмотреть мои фильмы. Эти молодые люди были столь симпатичны, что я с удовольствием уделяла им время. Помимо этого, я обещала встретиться с Рольфом Хэдрихом[510], который хотел отобрать из моих олимпийских фильмов кое-что для экранизации романа Томаса Вулфа [511] «Домой возврата нет» и пригласить вместе работать над этой будущей картиной. Высоко ценя Хэдриха как режиссера, выглядевшего к тому же симпатичным человеком, я опасалась ехать на съемки в Берлин, не желая вновь подвергать себя клевете и угрозам, обрушившимся на меня всего пару недель назад. Вилли Тремпер, через которого я познакомилась с Хэдрихом, попытался меня успокоить. Узнав, что в создании киноленты участвуют Иоахим Фест[512] и Альберт Шпеер, я в конце концов согласилась.
Действие этого фильма разворачивалось во время Олимпийских игр 1936 года в Берлине. Это история молодого американца, писателя Томаса Вулфа. Восхищаясь Германией, он влюбляется в немку, не подозревая о происходящих вокруг тщательно скрываемых человеческих трагедиях. Когда потом на обратном пути Вулф собственными глазами увидел, как в поезде арестовывают еврейского бизнесмена, все в нем перевернулось. В этом фильме Хэдрих предоставил слово некоторым свидетелям времени. Помимо Шпеера в их числе оказался Ледиг-Ровольт[513], издатель и друг Томаса Вулфа. Съемки в Берлине прошли без осложнений.
В Лондоне со мной собирался срочно переговорить мой английский издатель. В день приезда я случайно увидела фильм, снятый Би-би-си обо мне в Мюнхене. Я заранее боялась, что он меня разочарует, хотя видела, с какой симпатией ко мне относились англичане во время съемок. Но мои опасения оказались напрасны. Колин Нерс и Норман Своллоу сделали киноленту, в которой не искажено ничего и нет фальсификаций. Мои друзья и я в этот вечер были очень счастливы.
На следующий день я отправилась в издательство, где Алекс Лоу уже все приготовил для нашей работы над макетом. В офисе Тома Стейси царила самая непринужденная атмосфера. Здесь я впервые смогла увидеть, как делают макет для иллюстрированного издания — восхитительная работа. У Стейси, конечно, возникали проблемы с ее публикацией — прежде всего финансового характера. Корпоративных партнеров еще не нашли, но Стейси излучал оптимизм и надеялся, что книга выйдет через четыре месяца. Через несколько недель в Мюнхене начинались Олимпийские игры, и у меня не было ни минутки, чтобы сосредоточиться на своих «олимпийских» делах. Я должна была через три недели представить аннотации почти к сотне фотографий и написать, согласно пожеланию Стейси, новый, более научный текст. Я сильно сомневалась. Если я отказалась бы, существовала опасность, что комментарий напишет кто-то, не имеющий о нуба ни малейшего представления. И у меня не осталось выбора — во всяком случае, я не хотела собственным бездействием провалить все дело.
Точно через три недели мне удалось закончить и отослать Стейси новые тексты. Я писала их день и ночь, чувствуя себя полностью созревшей для отпуска. Олимпиада уже стучалась в двери, и не думать об этом было невозможно. Но вселяющая оптимизм телеграмма от Стейси сделала меня счастливой.
Прежде всего следовало позаботиться об удостоверении представителя прессы. Майкл Ранд еще в Лондоне рассказал, что не смог получить удостоверение фотографа в «Санди тайме мэгэзин», ему выписали одно-единственное — корреспондента. Поэтому редакция была вынуждена выпросить предназначенный для меня документ у своего конкурента — газеты «Гардиан».
Когда я собралась забрать свое удостоверение в Олимпийском организационном комитете, мне отказали. Предчувствуя недоброе, я попросила соединить меня по телефону с руководителем пресс-службы, но тот не нашел ничего другого, как сказать, что для меня его нет на месте.
Только тогда я вспомнила, что удостоверение заказано не на Лени Рифеншталь, а на Хелене Якоб, чтобы по возможности избежать отказа от немецких служб. Фамилия Якоб не была псевдонимом, как предположили тогда некоторые журналисты, это была фамилия по паспорту. Я сохранила ее после развода.
Действительно, на фамилию Якоб удостоверение нашлось. Меня лицемерно спрашивали, почему я не обратилась в немецкие спортивные организации. Возмущенная таким двуличием, я нанесла встречный удар, ответив, что мои неоднократные усилия не привели к получению даже входного билета. «И поэтому, — сказала я, — я приняла приглашение «Санди тайме», хочу сопереживать происходящему на Играх». Вокруг меня сразу же заговорили, что я работаю на английскую газету. От атаки прессы я едва спаслась.
Мне звонили из Нью-Йорка, Парижа, Стокгольма и Рима, теперь неожиданно объявилась и немецкая пресса. Я сбежала из своей квартиры и перебралась в «Шератон». Этот интерес усилился еще и потому, что незадолго до открытия Игр мне исполнилось семьдесят лет. В тот день в кругу друзей я смотрела фильм Хедриха «Воспоминания о лете в Берлине», в котором было интервью с Иоахимом Фестом и мной. Мы сидели перед экраном как завороженные и из-за этого волнующего фильма забыли обо всем на свете.
Мои попытки получить через Олимпийский комитет удостоверение также и для Хорста ни к чему не
