Как только серьезное издательство, дорожащее своей репутацией, могло распространять такие ужасные вещи о еще живом человеке, не выяснив предварительно истину? Однако мой французский адвокат был настроен оптимистически. Я могла легко доказать, что во время войны работала исключительно над фильмом «Долина», и впервые увидела имя Эйхмана в прессе, когда над ним шел процесс в Израиле. Первого декабря 1960 года, спустя несколько дней после подачи апелляции, парижский суд постановил, что книга об Эйхмане не должна выйти в свет, если не будут удалены порочащие меня высказывания.

Отчет об исходе процесса во французской прессе выглядел объективно, за исключением коммунистической «Юманите», разразившейся длинной подстрекательской статьей, автор которой сокрушался, что мне не суждено было оказаться повешенной в Нюрнберге как другим нацистским преступникам. Я поручила своему адвокату потребовать от «Юманите» публикации опровержения.

Из Парижа я вылетела в Лондон. Филипп Хадсмит, который взял на себя расходы по поездке и парижскому процессу, подготовил пресс-конференцию, где мне предстояло впервые представить английским журналистам олимпийские фильмы. Это одновременно было задумано и как реклама киноленты «Голубой свет», съемки которой должны были начаться в самое ближайшее время.

Я с нетерпением ждала знакомства с женой Филиппа, о которой, несмотря на наши дружеские отношения, он никогда подробно не рассказывал. Обстоятельства его недавнего бракосочетания были покрыты тайной. Совсем недавно Филипп уведомил меня об изменении адреса и при этом лишь упомянул о своей супруге. Вскоре от нее пришло письмо, из которого я узнала, что она француженка. Помимо прочего Агнес писала, что уверена: Филипп непременно решит все проблемы, — и я отчего-то прониклась к ней чувством глубокого расположения.

Теперь она сидела рядом в машине, посматривая на меня. Приятная женщина. В отеле, распаковывая вещи, Агнес рассказала, — при этом в каждом ее слове слышалась любовь к Филиппу, — как она счастлива, что может помочь ему собственными средствами выпустить «Голубой свет». Внезапно мне пришла в голову мысль: неужели Филипп должен был жениться только ради того, чтобы осуществить свою мечту о воссоздании «Голубого света»?

Вечером накануне пресс-конференции мы с Филиппом и Агнес отметили парижский успех. Но в Лондоне все пошло не так хорошо, как нам представлялось. Когда на следующий день происходило мое знакомство с журналистами, один из них с выражением глубокого презрения заявил:

— Я не могу пожать руку, обагренную кровью.

Другой прокричал:

— Почему вы не уничтожили Гитлера?

Это было ужасно. Пресс-конференцию пришлось прервать.

И я, и Филипп пребывали в состоянии шока. Травля со стороны прессы до такой степени доконала его, что он предложил отодвинуть осуществление нашего прекрасного проекта на неопределенное время. Филипп не смог более терпеть непрекращающиеся нападки и покинул Европу, выразившись на прощание так: «Подальше отсюда, до тех пор пока все не уляжется». Из Лондона он в одиночестве вылетел на Таити.

Между тем «Керсон синема» помешала демонстрации моих олимпийских фильмов. Мистер Вингейт, с которым адвокатское бюро «Кроув» подписало контракт, находился вне зоны досягаемости. Как и месье Камбл в Париже, он, не оставив сообщения, уехал за пределы страны, предположительно на Ривьеру. Все адресованные ему письма моего английского адвоката с пометкой «не значится» были присланы обратно.

В конце 1960 года я подвела итог тем пятнадцати годам, которые прошли с момента окончания войны. Три года я провела в лагерях и тюрьмах, четыре месяца — в психиатрической клинике, перенесла арест имущества, денацификацию, судебные процессы. Все мои кинопроекты: «Красные дьяволы», «Черный груз» и во второй раз «Голубой свет» — были сорваны.

Как жизнь пойдет дальше? Существует ли для меня какая-либо надежда? Не раз в тот период задавала я себе подобные вопросы.

В США у меня появились добрые друзья, которые несколько раз присылали на наш адрес небольшие посылки и денежные переводы, хотя лично не были знакомы ни со мной, ни с моей матерью. Они не являлись состоятельными людьми, вели скромную жизнь в Нью-Йорке, занимаясь каждый своим ремеслом. К Рождеству они перевели мне 1000 марок — по тем временам довольно большую сумму, — чтобы продолжить судебный процесс против Александрова, уже успевшего обжаловать приговор в Париже. В благодарственном письме американцам я указала, что принимаю деньги не как подарок, а в долг. Тут мне вспомнились некоторые миллионеры в Германии, называвшие себя моими друзьями. Никто из них ни разу не помог мне в бедственном положении. Деньги приходили только от людей, у которых и у самих было не так много средств.

На протяжении многих месяцев я вновь жила в обстановке жесточайшей оборонительной борьбы, волна грязной клеветы захлестнула меня. День ото дня атмосфера становилась все более невыносимой. Преследования и чествования, восхищение и ненависть окружали меня попеременно, в любом случае ужасно утомляя. Мы с матерью чувствовали себя как затравленная дичь, которая, так или иначе, раньше или позже будет убита, поэтому наша жизнь наполнилась невыносимым мраком и хандрой. Часто я спрашивала себя: к чему все это? Силы покидали меня. Надежда снова работать по профессии становилась совсем иллюзорной, враги — более могучими, а их ложь — все подлее. С конца войны я не жила, а ползала по грязи человеческой пошлости. Только забота о матери еще как-то поддерживала меня, а она в противоположность мне хотела жить и была непостижимо храброй.

На какое-то время я снова сбежала в горы. Поскольку мама всегда была особенно счастлива, находясь рядом со мной, мы поехали вместе. Она, за последний год похудевшая на 25 килограммов, как никто нуждалась в отдыхе. Мы сняли маленькую комнатку у инструктора по горнолыжному спорту в Санкт- Антоне, сами готовили нехитрую еду на электроплитке. Жизнь здесь была намного дешевле, чем в Мюнхене, и из-за лучшей экологии — здоровее. Нашу мюнхенскую квартиру мы сдали в аренду.

Но, прежде чем я немного опомнилась от своих забот, опять пришли роковые вести из Франции. Мой парижский адвокат сообщил, что Александров выиграл иск. Совершенно не утешало, что «победа» Александрова стала возможной лишь по формальной ошибке суда, а не из-за новых фактов. Приговор гласил, что обвинения против Александрова актуальны только в уголовном процессе, но не по гражданской жалобе, на основании которой чуть ранее мой адвокат выиграл парижское дело. Поскольку теперь уголовный процесс находился в компетенции другого суда, следовало подать еще одну жалобу.

Новый повод для злобных комментариев. Ни одна газета не упомянула, каким образом был вынесен второй приговор. Читатели же скорее всего подумали, что ужасы, описанные Александровым, истинны. Так благодаря гоняющимся за сенсацией репортерам я и осталась для широкой публики «нацистским чудовищем».

Тогда в прессе не побоялись опубликовать массу явно фальсифицированных документов. Во французских газетах можно было прочитать любовные письма, которые якобы писали на мой адрес легкомысленные проказники. «Юманите» и некоторые газеты ГДР ставили меня на одну ступень с самыми