сломлена. Тогда тюремщик тихонько принес мне в камеру брошюру, в которой подробно описывались все виды самоубийства. Я прочитала, что если табак или сигареты долгое время продержать в алкоголе, то образуется вещество, которым можно отравиться. Но у меня не было ни табака, ни спирта. Желание умереть росло с каждым днем, и я умоляла надзирателя помочь мне в этом. Он сообщил, что шкаф, где хранились яды, иногда оставляют открытым. Награда, которую он попросил за свою жуткую услугу, была поистине гротескна, только душевнобольной мог додуматься до такого. С серьезным выражением лица тюремщик произнес:

— Я принесу вам яд, только если, перед тем как его проглотить, вы станцуете со мной танго.

Эта бредовая просьба как будто заставила меня очнуться. Захотелось позвать врача, но голос отказал мне. В это мгновение в камере появились трое мужчин, одетых в темную форму и стальные каски. Они подошли к постели и потребовали подписать какую-то бумагу, причем один из них произнес что-то по- французски. Я ничего не понимала и не могла спросить, что надо подписать. Мне вложили карандаш в руку, поддержали за спину и указали на место внизу бумаги, где следовало поставить подпись. После этого я вновь осталась одна. Что это за документ — смертный приговор или прошение о помиловании? В полузабытьи меня будто парализовало, и вскоре я заснула.

Тут я почувствовала, как кто-то склонился надо мной. Только по голосу узнала маму. Она провела рукой по моему лбу. Мы долго лежали, обнявшись и рыдая. Должно быть, ее привел сюда ангел- хранитель.

Затем в поезде на Кицбюэль мать рассказала, что сделала все, чтобы вытащить меня из тюрьмы. Несколько недель назад она, не зная ничего о том, где я нахожусь, поехала в Инсбрук, в ставку французского командования.

Это была опасная дорога, ведь тогда разрешалось удаляться от места жительства только на шесть километров. Долго пришлось идти пешком. В Инсбруке она несколько раз безуспешно пыталась попасть на прием к полковнику Андрьё, однако дальше прихожей ее не пустили. Ей сказали: «Бесполезно ходатайствовать о помиловании. Ваша дочь — любовница Сатаны, она больше никогда не увидит даже кусочка неба».

Но мама не сдавалась. Каждый день она обивала пороги других французских служб, пока наконец ей не улыбнулась удача. Неизвестно, кто подписал приказ о моем освобождении, скорее всего это был представитель военного командования, а не Второго отделения. Ей только сообщили, что можно забрать дочь из тюрьмы.

Благодаря заботе матери ко мне медленно возвращались силы, но опустошенность еще сохранялась. Слишком часто в последнее время рушились все надежды. Поэтому даже когда пришло письмо от французского военного коменданта Кицбюэля, настроение у меня не улучшилось. Бумага гласила: «По поручению генерала рра, командующего войсками в Австрии, фрау Лени Рифеншталь-Якоб надлежит оставаться в своем доме в Кицбюэле на Шварцзее, где она должна закончить фильм «Долина»».

После всего пережитого во французской зоне я восприняла это как глумление. Но мой муж, который, освободившись из тюрьмы, снова жил с нами, был настроен оптимистично.

— После такого решения, — считал он, — ты находишься под защитой французского военного командования в Австрии.

Он ошибался. После недолгого затишья внезапно вновь появились французские полицейские и оцепили наш дом. Что же опять произошло? Я уже начала страдать манией преследования. Офицер полиции объяснил: приказ пришел из Парижа и касался всех, кто в настоящее время проживает в доме Зеебихлей. Никому не разрешалось покидать здание. Арестовали мать, мужа и даже трех моих сотрудников, поселившихся с нами. Никто из нас не являлся членами партии, и не занимался политической деятельностью. Французы не предъявили никаких обвинений. Мы зависели от их произвола и были лишены права на защиту. О причинах нового ареста не сообщалось, не говорили и сколько он продлится. Сказали только, что продукты мы должны заказывать по телефону, все доставят на дом. Посещать нас никому не позволялось. В четвертый раз меня арестовали во французской оккупационной зоне, после того как самая высокая инстанция письменно подтвердила, что мы имеем право остаться и я даже смогу работать. Несмотря на все наши усилия, связаться по телефону с комендантом Кицбюэля не удалось.

Звонок У ли Ритцера из Инсбрука в какой-то степени разъяснил причину новых придирок. Он сообщил, что несколько раз встречал в бюро секретной службы Гизелу Шнеебергер, беззастенчиво утверждавшую, будто моя киноаппаратура, находившаяся в доме Зеебихлей являлась личным подарком Адольфа Гитлера.

Однажды я получила номер французской газеты, в которой обнаружился явный фотомонтаж, изображающий меня в объятиях генерала Бетуара. Внизу было написано: «Лени Рифеншталь, бывшая любовница Адольфа Гитлера, в настоящее время любовница нашего генерала Бетуара». На самом деле мы с ним даже ни разу не встречались. Эта травля касалась не только меня, но и самого Бетуара, которому скорее всего я была обязана освобождением из тюрьмы Инсбрука. Политические противники генерала, Второе отделение, тайная французская полиция обладали такой силой, что вскоре Бетуара сместили с поста командующего французскими военными силами в Австрии. Оказалось, что его противники являлись также и моими врагами.

Наша изоляция становилась все более жесткой. Телефон отключили, банковские счета: мои, матери и мужа, арестовали. Затем последовала конфискация всех хранившихся на складе фильмов, а также личных вещей, включая одежду, белье, украшения. Мы все должны были покинуть дом Зеебихлей, каждому позволялось взять с собой лишь багаж весом 50 килограммов и 120 марок. Нас поселили на расстоянии нескольких километров от Кицбюэля в крестьянском доме, к которому приставили французского часового. По прошествии нескольких недель представитель секретной службы сообщил, что по решению французских властей нам надлежит покинуть Австрию и отправиться в Германию. Забрать фильмы и деньги из банка мне не позволили.

В открытом грузовике, под конвоем трех вооруженных французов мы выехали из Тироля. Проезжая через Санкт-Антон, я узнала, что там находятся мои бывшие сотрудники. Пока я была в тюрьме в Инсбруке, они основали фирму и с помощью моих камер и другого кинооборудования начали съемку фильма о горах. На главную роль пригласили Франца Эйхбергера, для режиссуры — моего ассистента Гаральда Рейнля, директором стал Вальди Траут — все они были моими учениками, и я порадовалась, что им относительно быстро разрешили снова работать. Захотелось с ними попрощаться.

Наш французский водитель проявил понимание и отправился известить их в гостиницу «Шварцер Адлер», где вся группа как раз обедала. И тут я пережила очередное болезненное разочарование. Из коллег, с которыми мы так долго вместе работали, попрощаться вышел один Франц Эйхбергер, «Педро» — главное действующее лицо «Долины». Мои лучшие друзья не появились. Никто. Долгое время я помогала им и поддерживала, теперь же они не хотели иметь со мной дела. Когда мы поехали дальше, Эйхбергер смотрел нам вслед глазами, полными слез.

Недалеко от границы наша машина попала в аварию, последовал сильный удар, в результате чего муж повредил ногу. В ближайшем госпитале ему наложили гипс. Затем мы отправились дальше в сторону Германии. Находившиеся на границе французы спросили, в какой город мне хотелось бы поехать.

— В Берлин, — сказала я.

— Невозможно, — ответили они, — этот город находится во французской оккупационной зоне.

Тогда я назвала Фрайбург, поскольку вспомнила о докторе Фанке, у которого там был дом.

Так как в разрушенном бомбардировками Фрайбурге не нашлось никакого жилья, первую ночь мы провели в местной тюрьме. На следующее утро я попыталась поговорить со своим бывшим режиссером. Но и Арнольд Фанк теперь не хотел иметь со мной ничего общего. Оскорбительным тоном он попросил никогда больше ему не звонить. В смятении застыла я около телефона. Я ведь всегда вступалась за него. Когда он был безработным, мне с трудом удалось выхлопотать для него через Шпеера съемку макета Берлина. Тогда Франк хорошо заработал. Я думала, что имею право рассчитывать на его помощь.

После того как французам не удалось найти для нас во Фрайбурге жилье, мы отправились в Брейзах[364], расположенный неподалеку маленький городок. И там нас встретили одни руины. После войны это был самый разрушенный город в Германии. Бургомистр, услужливый человек, тоже не знал, что с нами делать. В конце концов он доставил нас в полуразрушенное здание отеля «Залмен».