Пскова германскими войсками, свидетельствовали о панике: «всем Советам, всем, всем» предписывалось объявить всеобщую мобилизацию рабочих и солдат и срочно направить их к Смольному, затем собрать все лопаты и все автомобили и также доставить их в Смольный. Жителям столицы было приказано быть готовыми к воздушным налетам и газовым атакам противника (24).
Стараясь преодолеть массовое сопротивление призыву в Красную армию, оправдать подавление контрреволюционной активности в Петрограде и увеличить полномочия органов безопасности, большевистские власти предприняли попытку соединить в массовом сознании германское наступление с усилиями русской буржуазии, эсеров и даже меньшевиков свергнуть Советскую власть изнутри. С точки зрения большевиков, призывы умеренных социалистов к борьбе единым фронтом против германского империализма, с которыми они выступили на заседании ВЦИКа ночью 23/24 февраля, объяснялись единственно надеждой на то, что заведомо проигрышная война приведет к гибели большевизма. Обвинять меньшевиков в причастности к заговорам было особенно несправедливо, поскольку меньшевистская партия как раз выступала против подобной деятельности. Тем не менее, многочисленные документальные свидетельства того времени показывают, что роспуск Учредительного собрания в начале января, а затем мирные переговоры Советского правительства, завершившиеся принятием Брестского мира, способствовали активизации деятельности контрреволюционных групп в Петрограде.
Еще в первой половине января Смольный неоднократно получал угрозы с предупреждениями о заложенных бомбах (25). В конце месяца ВЧК успешно раскрыла заговор, нацеленный на свержение Советского правительства, в котором, как предполагалось, принимали участие несколько тысяч хорошо вооруженных офицеров, вполне возможно, при поддержке британцев. Иван Полукаров, возглавлявший в ВЧК отдел по борьбе с контрреволюцией, позже назвал этот заговор самым опасным из тех, с которыми пришлось столкнуться ВЧК в первые полгода ее существования, поскольку, по его словам, «этот штаб имел всюду своих агентов» (26). Неопубликованные документы того времени проливают свет на ситуацию, связанную с этой контрреволюционной группой. Так, срочное послание Дзержинского районным Советам от 27 января, а также протоколы чрезвычайных заседаний исполкома Василеостровского Совета от 28 января и Петергофского Совета и его исполкома от 28 и 29 января указывают, что в ночь на 27-ое ВЧК провела общегородское экстренное совещание с представителями районных Советов с целью попросить у них помощи и обсудить директивы, связанные с подавлением контрреволюционного заговора (27). Все петроградские районные Советы получили указание привести свой персонал в 24-часовую готовность, мобилизовать ресурсы, докладывать об успехе операции по подавлению заговора на их территории и создать свои, районные, ЧК (28).
Несколько недель спустя возобновление германского наступления и опасения, что его цель — оккупация Петрограда, привели к значительному расширению полномочий ВЧК. Одна из самых решительных прокламаций, опубликованных в самом начале вражеского наступления, «Социалистическое Отечество в опасности!», предусматривала расстрел на месте преступления как обычных преступников, так и контрреволюционеров. Прокламация была издана Временным исполнительным комитетом без предварительного обсуждения полным составом Совнаркома (29). Ни следующий день, 22 февраля, на заседании правительства вспыхнула дискуссия между левыми эсерами и большевиками по поводу этого карт-бланша на внесудебные расстрелы. Левые эсеры потребовали убрать этот пункт из прокламации как создающий опасный прецедент. Но, как и следовало ожидать, при голосовании по этому вопросу они оказались в меньшинстве (30). Впоследствии Штейнберг указывал на этот пункт в этом первом официальном документе, санкционировавшем применение к политическим противникам расстрела без суда и следствия, как на «расчистивший путь террору ВЧК» (31). ВЧК немедленно ухватилась за этот мандат, заявив 22 февраля, что «в данный момент, когда гидра контрреволюции наглее с каждым днем, Всероссийская чрезвычайная комиссия… не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, громилами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспощадного уничтожения их на месте преступления» (32).
Не только ВЧК, но и другие органы поспешили воспользоваться прокламацией для оправдания внесудебных расстрелов (33). Среди них были петроградские районные Советы и Чрезвычайный штаб Петроградского военного округа. Последний, вслед за ВЧК, 22 февраля разрешил частям Красной армии применять расстрелы на месте, однако это разрешение вскоре было отменено. Тем не менее, начиная с этого момента, набранные в спешке красноармейские новобранцы стали грозой Петрограда.
В циркулярном послании от 23 февраля ВЧК объявила, что ею раскрыт еще один общенациональный заговор русской буржуазии, направленный на то, чтобы помочь немцам и нанести Советской власти удар в спину путем организации вооруженных восстаний в Петрограде, Москве и других российских городах. ВЧК предупреждала районные Советы Петрограда и другие рабочие организации, что многие контрреволюционные банды свили гнезда в таких якобы благотворительных организациях, как организация помощи раненым офицерам. Это ставило под подозрение практически все гуманитарные организации, неподконтрольные правительству. Советам предписывалось выявлять, арестовывать и расстреливать всех участников контрреволюционных заговоров. В циркуляре ВЧК были упомянуты такие контрреволюционные организации, как «Организация борьбы против большевиков и за отправку войск Каледину», «Все для Отечества», «Белый крест» и «Черная точка». Примерно в это же время группа офицеров и кадетов, выступавших против брестского соглашения, обосновалась в стенах недавно возобновившей свою работу Михайловской артиллерийской академии. Под прикрытием академии они вели антисоветскую агитацию среди солдат и рабочих и занимались приобретением оружия для своих сторонников. Руководили этой группой правые эсеры, в том числе некий Владимир Перельцвейг, о котором еще пойдет речь далее (34).
Заявление ВЧК о ее намерении расстреливать контрреволюционеров на месте, сделанное 22 февраля, было опубликовано в прессе. Этот акт вполне можно рассматривать как пример упреждающего государственного террора. Однако то, что озабоченность советских органов безопасности по поводу «гидры контрреволюции» была подлинной, а вовсе не декларативной, подтверждают документы, никогда не публиковавшиеся и не предназначенные для широкой публики. Так, в записке от 24 февраля, помеченной «секретно» и «очень срочно», Комитет революционной обороны Петрограда приказывал районным Советам создавать, наряду с воинскими формированиями для переброски на фронт, летучие отряды для борьбы с внутренней контрреволюцией (35). 26 февраля районные Советы получили распоряжение немедленно организовать обыски подозрительных организаций, учреждений и домов отдельных представителей буржуазии на предмет поисков оружия (36). Еще одно секретное и срочное послание районным Советам, датированное 27 февраля, отразило тревогу Комитета в связи с сообщениями о передвижениях германских войск восточнее Пскова. «Немедленно, — требовал он, — принять энергичные меры к уничтожению расклеенных по городу прокламаций под заглавием «Россия продана немцам»… Всех расклеивающих, коих застанете на месте, расстреливайте сейчас же» (37). По мнению представителей районных Советов, собравшихся на Междурайонное совещание, это было уже слишком. Совещание приняло и распространило директиву, ограничивающую применение расстрелов на месте случаями, когда подозреваемые оказывают вооруженное сопротивление (38). Эта директива вполне может быть расценена как попытка снизу пресечь эксцессы, спровоцированные прокламацией Временного исполкома СНК от 21 февраля.
Между тем, реакцией масс на мобилизационные усилия в дни после падения Пскова 24 февраля стал кратковременный всплеск призывной активности среди рабочих. Этот скромный прогресс отразили отчеты из Выборгского, Нарвского, Охтинского, Первого и Второго городских и Рождественского районов о призыве в Красную армию, о продовольственном обеспечении призывников и о политических настроениях рабочих на местах в период 23–26 февраля (39). Несмотря на неполноту, взятые в совокупности, эти отчеты образуют довольно репрезентативный срез ситуации в Петрограде.
Особый интерес — и из-за своей исторической роли оплота большевизма в 1917 г., и из-за того, что теперь, в феврале 1918 г., это была зона промышленного бедствия — представлял отчет из Выборгского района. Он сообщал, что 26 февраля в Красную армию записались 3600 добровольцев, почти все — рабочие. Районный Совет сумел обеспечить новобранцев оружием и боеприпасами. С продовольствием дело обстояло сложнее. Однако в отчете отразилась уверенность, что эта трудность преодолима. Что касается настроения рабочих в целом, то оно оценивалось как «самое революционное».
